Эти методы, недостойные цивилизованных людей, возбудили во мне желание взять реванш, но с остроумием, отвечающим национальному духу моего родного города Парижа. Однако необходимо было выждать.
Несколько лет спустя, когда я странствовала по местности Кхам (в Восточном Тибете), я заболела и решила отправиться в Батанг, где находится больница миссионеров, которой руководят английские и американские врачи.
Батанг — это крупный тибетский город, находящийся под китайским контролем, как и Канзе, вблизи которого я странствовала в то время.
Незадолго до этого лхасские войска захватили часть страны, простирающуюся между данными городами, и она стала недоступной для иностранцев.
Тибетский офицер с приграничной заставы прежде всего спросил меня, получила ли я разрешение английского консула — «большого человека» из Тачиенлу[8], как он его называл. По его словам, с этим пропуском я могла бы разгуливать по Тибету, куда мне вздумается, но без него он не мог пропустить меня через границу.
Тем не менее мне удалось продолжить путь, пока он отправлял гонца к своему начальнику за указаниями. Несколько дней спустя меня остановил другой офицер, и я снова услышала о «большом человеке» из Тачиенлу, новоявленном святом Петре — хранителе ключей от Страны Снегов.
Между тем моя болезнь обострилась. Я объяснила тибетцам, что со мной произошло, но, хотя они искренне мне сочувствовали, страх перед «большим человеком» не позволял запуганным чиновникам дать волю своей природной доброте, разрешив мне продолжать путь к больнице. Следовало оставить надежду попасть туда; тем не менее я отказалась вернуться обратно, к чему хотели меня принудить, и заявила, что, раз меня не пускают в Батанг, я отправлюсь в Жакиендо.
Жакиендо — маленький городок, расположенный на пути в Лхасу, за пределами захваченной зоны, все еще остающейся в ведении Китая. Я предполагала, что поход по территории, недавно перешедшей под контроль Лхасы, может оказаться интересным во многих отношениях.
Несколько дней мы героически вели переговоры. Офицеры располагались в юрте, перед которой развевался тибетский флаг темно-красного цвета, с вышитым львом.
Вокруг них размещалась охрана; среди солдат было двое музыкантов, «вооруженных» фиванскими трубами. Мои люди и я, лишенные флага и труб, заняли две юрты, установленные на некотором расстоянии от юрт тибетцев. Несчастные докпа[9], которых злая судьба забросила в этот уголок, оплачивали свое участие в разыгравшейся комедии баранами, маслом, молоком и сыром. Они кормили актеров. Так уж принято в Тибете. Речи следовали одна за другой на фоне романтического мирного пейзажа древнего королевства Диржи. Когда охрипшие, измученные ораторы умолкали, они тотчас же набрасывались на еду.
В конце концов, когда стало ясно, что помешать мне отправиться в Жакиендо можно, только убив меня, они смирились.
Мои надежды полностью оправдались: впоследствии я благословила судьбу, забросившую меня в Жакиендо, ибо благодаря пребыванию в этом месте мне представился случай совершить ряд удивительных путешествий.
В то время как я оставалась в Жакиендо, сюда прибыл некий датчанин, вернувшийся из Чанг-Наг-Чуха, где ему преградили путь, когда он отправлялся в Лхасу. Будучи не в состоянии достигнуть намеченной цели, путешественник хотел быстро вернуться в Шанхай, где его ждали дела. Туда вела прямая дорога, та самая, на которой я сражалась предыдущим летом. Прежде чем он добрался до запретной зоны, солдаты, которых поставили там в ожидании его появления, заставили датчанина вернуться обратно. Несчастный исследователь тщетно пытался объяснить, что отказался от мысли проникнуть в глубь Тибета, что он направляется в противоположную сторону и стремится лишь выйти на большую дорогу, чтобы вернуться в Китай, — его даже не стали слушать. Он был вынужден продолжать путь по дороге, ведущей на север, через пустыни, где разгуливали банды разбойников. Разумеется, ему пришлось взять караван для перевозки съестных припасов и вещей, ибо путешествие длилось целый месяц. По прошествии этого срока он снова оказался в Синине, значительно удалившись от места своего назначения, в провинции Кансу, откуда выехал несколько месяцев назад, надеясь добраться до Лхасы. После этого он потратил еще два месяца, пока не прибыл в Шанхай. Если бы ему не помешали следовать прямой дорогой, он ехал бы в носилках, ночевал бы в гостинице на каждой остановке и сократил бы время пути более чем наполовину.
Подобные случаи — это сущие провокации, направленные против путешественников, и я не могла оставаться безучастным свидетелем такого произвола. Оказавшись запертой в Жакиендо, подобно датскому путешественнику, я решила не возвращаться на север, а пробиться через запретную зону к берегам Салуина и посетить жаркие долины Царонга и Цаваронга.
Отправлюсь ли я оттуда в Лхасу? Это невозможно, но не исключено; я не решила ничего определенного на этот счет.
Я покинула Жакиендо в конце зимы в сопровождении одного-единственного слуги. Большинство перевалов были еще завалены снегом, и наше шествие по сугробам едва не закончилось трагедией. Мы с моим мальчиком благополучно преодолели физические преграды, миновали пограничную заставу прямо под окнами у чиновника, ведавшего ее охраной, и подошли к Салуину. Тут нас и задержали.
Это случилось не оттого, что нас узнали; причина моей неудачи заключалась в другом.
Я решила, что было бы неплохо во время путешествия по почти неизведанной стране не только вести личные изыскания, но и собрать материал, интересный для других.
Мой приемный сын лама Йонгден следовал за мной на расстоянии нескольких дневных переходов в сопровождении слуги, ведя за собой семь мулов. Мы должны были воссоединиться позднее. В тюках, которые он вез, лежали фотоаппараты, несколько приборов, бумага для гербария и т. д. Эти предметы привлекли внимание чиновника, осматривавшего багаж; зная о моем пребывании в Жакиендо, он догадался, что я нахожусь где-то неподалеку. Он запретил моему маленькому каравану двигаться дальше и приказал солдатам искать меня повсюду; они нашли меня, и, таким образом, моим приключениям пришел конец.
Однако я вовсе не считала себя побежденной. Мой принцип — никогда не мириться с поражением, какой бы характер оно ни носило и от кого бы ни исходило.
Именно тогда доселе смутное намерение отправиться в Лхасу превратилось в окончательное решение. Лучшего способа отыграться нельзя было придумать. Я хотела взять реванш любой ценой и поклялась в этом у пограничной заставы, куда меня снова привели.
Однако желание отомстить за свою неудачу было не единственной моей целью. Я хотела гораздо большего: привлечь внимание к странному в наше время явлению — к существованию мест, которые становятся запретными.
Речь идет не только о Лхасе. Бесконечный шлагбаум, прерывающий пути сообщения, простирается в Азии приблизительно между 78° и 99° долготы и между 27° и 30° широты.
Если бы я заговорила, потерпев ряд неудач, кое-кто мог бы подумать, что меня толкнула на это досада. Поэтому следовало прежде всего добиться успеха, добраться до самой Лхасы и таким образом устранить личную заинтересованность. Именно так я и поступила.
Хочу еще остановиться на тибетской орфографии. Я дала лишь фонетическую транскрипцию тибетских слов, чтобы читатели могли произносить их примерно так, как тибетцы. В виде исключения я иногда писала «ph», чтобы обозначить одно из трех «п» тибетского алфавита, как в слове «фи-линг», которое следует произносить «пи-линг». Звука «ф» в тибетском языке не существует. Третье «п» и третье «т» часто передавались звуками «б» и «д» в соответствии с правилом, принятым у востоковедов, хотя эти буквы звучат как «б» и «д» лишь тогда, когда им предшествует непроизносимая буква-приставка.
Очень сложная тибетская орфография неизбежно сбивает с толку тех, кто не может читать слова, написанные тибетскими буквами. Я приведу в качестве примера слово «налджор», которое пишется «рнал бьорз»; слово, произносимое как «дема», пишется «сгрольма» и т. д.
Что касается слова «Тибет», то, возможно, читателю будет интересно узнать, что оно неведомо жителям Тибета. Его происхождение остается неясным. Тибетцы называют свою страну «Пё-юл» либо поэтично именуют ее в книгах «Ганг-юл» (Страна Снегов), а себя — «пё-па».
Некоторые считают, что слово «Тибет» происходит от двух тибетских слов: «тод-бод» (они произносятся как «тёпе»). «Тод» значит «высокий, верхний». Название «верхний Тибет» порой распространяется на Центральный Тибет, в то время как восточные провинции именуют «нижним Тибетом». Однако данная точка зрения, согласно которой первый слог слова «Тибет» — «ти» — образован от «тод», предполагает нарушение порядка слов, традиционно закрепленного в тибетской грамматике за существительным и прилагательным. Согласно правилам, прилагательное стоит после существительного. Поэтому говорят: «бод-тод» («пё-тё») — «верхний Тибет» и «бод-мед» («пё-мед») — «нижний Тибет».