— Бо-о-же, — в изумлении протянула Афина.
— Не могу поверить, что это правда, — произнес супруг с благоговейным трепетом…
Несколько недель они были неразлучны, Гарднер и его работающий от мотора друг. Они вместе сидели на корточках, обмениваясь бессмысленными взглядами, хихикали по поводу каких-то личных радостей и вообще получали полное удовольствие от своего слюнявого тет-а-тет. Что бы ни делал Гарднер, кукла делала то же самое.
Что касается Рутлена и Афины, они праздновали восстановление почти позабытого мира. Вопли, от которых нервы завязывались в узды, больше не ударяли молотом по голове, и грохот разбившейся посуды больше не стоял в воздухе. Рутлен сочинял стихи, Афина ваяла, каждый в своем благословенном уединении.
— Вот видишь? — сказала она как-то вечером за столом. — Вот и все, что было нужно, — компаньон.
И Рутлен покивал, со всей серьезностью признавая жизненную мудрость жены.
— Верно, так и есть, — счастливо прошептал он.
Неделя, месяц. Затем, постепенно, начались метаморфозы.
Однажды утром глаза Рутлена, погрязшего в вязком болоте пентаметра, вдруг превратились в мраморные сферы.
— Чу! — Он обратился в слух.
Треск отрываемых от тела плюшевых конечностей.
Рутлен тут же кинулся в детскую и застал своего единственного отпрыска за извлечением ватных внутренностей из до сих пор любимого мишки.
Поэт с мутным взором застыл на пороге комнаты, сердцебиение, как когда-то, участилось до болезненного грохота. Гарднер потрошил мишку, а его механический компаньон сидел рядом на полу и наблюдал.
— Нет, — взмолился поэт, понимая, что это самое настоящее «да». Он уполз обратно в комнату, каким-то образом убедив себя, что это была случайность.
Однако в самом начале обеда пальцы и Рутлена, и его жены с такой силой вцепились в сэндвичи, что кусочки помидоров выскочили и булькнули в кофе.
— Что, — в ужасе спросила Афина, — что это такое?
Гарднер с куклой были обнаружены уютно устроившимися в куче того, что в более счастливые времена было растением в горшке.
Кукла с любопытством наблюдала, как Гарднер набирает полные пригоршни черной земли и сыплет дождем на ковер.
— Нет, — произнес поэт с возрождающимся гневом.
— Нет, — эхом слетело с побелевших губ Афины.
Сын был отшлепан и отправлен в кровать, кукла заперта в чулане. Недоуменные вопли звенели в ушах, пока супруги в безмолвии заканчивали обед, и пищевые кислоты обретали такую едкость, от которой сводило живот.
Лишь одно замечание было высказано вслух, когда они возвращались к своим трудам, и высказала его Афина.
— Это случайность.
Однако на следующей неделе им пришлось оторваться от работы ровно восемьдесят семь раз.
Один раз Гарднер приволок в гостиную грязные подгузники. Потом Гарднер поиграл на фортепьяно молотком, вторя исполненному куклой гавоту Баха. Следующим номером и следующим после него было опустошение банок с вареньем — все их содержимое оказалось на мебели и на полу. Общий итог: разбито тридцать предметов, исчезла кошка, и сквозь ковер в том месте, где Гарднер поработал ножницами, просвечивал пол.
По прошествии двух дней Бьюсоны творили, вытаращив глаза, сжав побелевшие губы и скрежеща зубами. По прошествии четырех дней их тела сильно продвинулись в процессе окаменения, а мозги начали костенеть. К концу недели, после многочисленных потрясений, они сидели или стояли, молча трясясь в ожидании новых бесчинств и мечтая о жестоком детоубийстве.
Конец настал.
Однажды вечером они сидели в столовой за успокаивающей внутренности сельтерской. Обоих можно было принять за работы умелого таксидермиста, а их налитые кровью глаза походили на две пары стеклянных шариков.
— Что будем делать? — безвольно пробормотал Рутлен.
Голова Афины замоталась из стороны в сторону в отрицательном жесте.
— Я думала, кукла… — начала она и тут же иссякла.
— Кукла ничем не помогла, — жалобно произнес Рутлен. — Мы оказались ровно там, откуда начали. Да еще и беднее на тысячу семьдесят пять монет, раз ты говоришь, что вернуть куклу нельзя.
— Нельзя, — подтвердила Афина, — Она…
На середине фразы ее прервал шум.
Звук был влажный, чавкающий, как будто кто-то швыряет в стену комья грязи. Грязи или же…
— Нет! — Афина подняла полные страдания глаза. — О нет.
Ее туфли зацокали синкопой бешеному стуку сердца. Муж двинулся за ней на негнущихся ногах, губы в предчувствии беды задергались.
— Моя статуя! — закричала Афина, мраморно застыв в дверях студии. От душераздирающего зрелища лицо ее посерело.
Гарднер с куклой играли в «Попади в розочку на обоях», используя в качестве снарядов комки глины, вырванные из незавершенной скульптуры.
Убитые ужасом, Афина и Рутлен безмолвно стояли, глядя на куклу, у которой под металлическим черепом образовались новые синаптические связи и к умению плясать джигу, лазать по деревьям и рыгать добавился навык метать глину.
И вдруг все стало ясно: свалившийся горшок с растением, разбитые вазы, банки из высоких шкафов — в таких делах Гарднеру было не обойтись без помощника!
Рутлен Бьюсон представил себе мрачное будущее, мрачное будущее в квадрате, все муки гиньоля[2], какие способен выдумать Гарднер, но возведенные в степень с помощью куклы.
— Убери это железное чудовище из дома, — еле слышно произнес Рутлен цементными губами.
— Но его не возьмут назад! — истерически закричала она.
— Тогда я пошел за консервным ножом! — выдохнул поэт, удаляясь на окоченевших ногах.
— Кукла же не виновата! — закричала Афина. — Какой смысл ее ломать? Это ведь Гарднер. Он тот кошмар, который мы сотворили вместе!
Глаза поэта быстро моргали, пока он переводил взгляд с куклы на сына и обратно, постигая заключенную в ее словах неприятную истину. Это был их сын. Кукла только повторяла, кукла не делала ничего, кроме того…
…кроме того, что была создана делать.
А именно: быть ведомой, обучаться, повторять за кем-то, — и когда эта мысль снизошла на него, мир воцарился в доме Бьюсонов.
Начиная с того дня их Гарднер — снова одинокий — стал образцом хороших манер, и дом превратился в святилище благостного созидания.
Все было идеально.
И лишь через двадцать лет, когда Гарднер Бьюсон поступил в колледж и повздорил там с каким-то дерганым второкурсником, лишившись в ходе потасовки тринадцати прокладок и генератора, наружу выплыла неприглядная правда.
Примечания
1
Здесь: последний, решающий удар (фр.). (Прим. ред.)
2
Гиньоль — наименование пьес и отдельных сценических приемов, основанных на изображении различных преступлений, злодейств, избиений, пыток и т. п. (Прим. ред.)
