-- Мадемуазель Олимпия, -- произнесла г-жа Флош, не имея возможности повернуть головы и поэтому поворачиваясь к нам всем телом, -- мадемуазель Олимпия, друг нашей семьи, очень беспокоится, хорошо ли вам спалось и удобна ли была постель.
Я поторопился заверить, что отдохнул как нельзя лучше и что грелка, которую я обнаружил, ложась в постель, была очень кстати.
М-ль Вердюр, поприветствовав меня, вышла.
-- А шум с кухни утром не очень беспокоил вас?
Я вновь возразил.
-- Прошу вас, скажите, сделайте одолжение, нет ничего проще, как приготовить вам другую комнату...
Г-н Флош не произносил ни слова, лишь покачивал склоненной набок головой и всей своей улыбкой показывал, что полностью согласен с женой.
-- Да, я вижу, дом очень просторный, -- отвечал я, -- но уверяю вас, что вряд ли возможно разместиться приятнее.
-- Господину и госпоже Флош, -- вставил аббат, -- нравится баловать своих гостей.
М-ль Олимпия принесла на блюде кусочки поджаренного хлеба; перед собой она, подталкивая, вела маленького калеку, которого я только что увидел в окно. Аббат взял его за руку:
-- Ну что же вы, Казимир! Вы же не маленький; подойдите, поздоровайтесь с господином Лаказом, как подобает мужчине. Подайте руку... Не опускайте глаза!.. -- Затем, повернувшись ко мне и как бы извиняясь за него, пояснил: -- Мы еще не привыкли к светским манерам...
Застенчивость мальчика смущала меня.
-- Это ваш внук? -- спросил я г-жу Флош, забыв объяснения, полученные накануне от аббата.
-- Наш внучатый племянник, -- ответила она, -- чуть позже вы познакомитесь с моей сестрой и шурином -- его бабушкой и дедушкой.
-- Он не хотел идти домой потому, что заляпал грязью всю одежду, когда играл с Терно, -- объяснила м-ль Вердюр.
-- Ничего себе игра, -- сказал я, приветливо обернувшись к Казимиру, -я был у окна, когда он вас сбил с ног... Вам не было больно?
-- Надо сказать, господин Лаказ, -- пояснил в свою очередь аббат, -что мы не очень сильны в равновесии...
Чет возьми! Я не хуже его это видел; необходимости подчеркивать это не было. Этот пышащий здоровьем, с глазами разного цвета аббат стал мне вдруг неприятен.
Мальчик мне ничего не ответил, но лицо его зарделось. Я сожалел о произнесенной мной фразе, о том, что он мог почувствовать в ней какой-то намек на его недуг. Аббат, съев свой суп, поднялся из-за стола и ходил теперь по комнате; когда он замолкал, он так сжимал губы, что верхняя превращалась в валик, как у беззубых стариков. Он остановился за спиной Казимира и, как только тот допил свою чашку, заторопил: -- Идемте! Идемте, молодой человек, Авензоар* ждет нас!
_______________
* Авензоар (Ибн Зохар) -- арабский медик из Севильи (XII в.). _______________
Мальчик встал, они вышли.
После завтрака г-н Флош позвал меня:
-- Идемте со мной в сад, мой дорогой гость, и поведайте мне новости мыслящего Парижа.
Господин Флош витийствовал с утра. Не особенно слушая мои ответы, он задавал мне вопрос о своем друге Гастоне Буассье и о многих других ученых, которые вполне могли бы быть моими учителями и с которыми он все еще время от времени переписывался; он расспрашивал меня о моих вкусах, учебе... Я, разумеется, ничего не сказал ему о своих писательских намерениях и представился ему только как исследователь из Сорбонны; затем он заговорил об истории Картфурша, где он провел почти безвыездно без малого пятнадцать лет, об истории парка, замка; рассказ об истории семьи, жившей в нем ранее, он отложил и перешел к тому, как он оказался обладателем рукописей XVII века, которые могли бы представить интерес для моей диссертации... Он шел мелкими, частыми шажками, или, точнее, семенил, за мной; как я заметил, брюки он носил так низко на бедрах, что ширинка доходила ему почти до колен; спереди ткань ниспадала на ступни множеством складок, а сзади задиралась над ботинками -- непонятно, с помощью какого ухищрения.