— Пойдем, конечно, — сказала Юдит, помогая ей подняться.
— Ты знаешь, куда идти?
Она ответила, что знает. Сквозь мрак и дым стены дворца по-прежнему нависали над городом, и даже расстояние не скрадывало их огромности.
— Нам предстоит долгий подъем, — сказала Юдит. — Доберемся разве только к утру.
— В Изорддеррексе долгие ночи, — сказала Кезуар в ответ.
— Но не вечно же они длятся, — сказала Юдит.
— Для меня — вечно.
— Извини. Я не подумала. Я не хотела…
— Не извиняйся, — сказала Кезуар. — Мне нравится темнота. В ней мне легче вспоминать солнце. Солнце и ангелов за столом. Не возьмешь ли ты меня под руку, сестра? Я не хочу снова потерять тебя.
Глава 38
И любом другом месте подобное множество наглухо закрытых дверей произвело бы на Милягу угнетающее впечатление, но по мере того, как Лазаревич подводил его все ближе к Башне Оси, атмосфера ужаса становилась настолько густой, что ему оставалось только радоваться, что эти двери прячут от него кошмары, которые, без сомнения, за ними скрываются. Его проводник если и нарушал молчание, то только для того, чтобы предложить Миляге проделать оставшуюся часть пути в одиночестве.
Осталось совсем чуть-чуть, — повторил он несколько раз. Я вам больше не нужен.
Это против уговора, — напомнил ему Миляга, и Лазаревич принимался чертыхаться и скулить, но потом все-таки замолкал и возобновлял путешествие до тех пор, пока чей-нибудь крик в одном из нижних коридоров или следы крови на полированном полу не заставляли его остановиться и вновь произнести короткую речь.
Никто не окликнул их по дороге. Если эти безграничные просторы и заполнялись когда-нибудь деловитым гулом снующих туда-сюда людей (а принимая во внимание тот факт, что в них могли затеряться небольшие армии, это казалось Миляге маловероятным), то теперь они совершенно обезлюдели, а те несколько слуг и чиновников, которые им все-таки встретились, торопливо семенили по коридорам, таща с собой прихваченное в спешке имущество, и явно не собирались задерживаться здесь надолго. Главной их задачей было выживание. Они едва удостаивали взглядом истекающего кровью солдата и его плохо одетого компаньона.
В конце концов они подошли к двери, в которую Лазаревич наотрез отказался войти.
— Это и есть Башня Оси, — сказал он едва слышным голосом.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
— А вы разве не чувствуете?
После этой фразы Миляга действительно ощутил нечто вроде легкого покалывания в кончиках пальцев, яичках и мышцах.
— Клянусь, это Башня, — прошептал Лазаревич.
Миляга поверил.
— Хорошо, — сказал он. — Ты выполнил долг, теперь можешь идти.
Лазаревич просиял:
— Вы серьезно?
— Да.
— О, спасибо! Спасибо вам, кто бы вы ни были.
Прежде чем он убежал, Миляга схватил его руку и подтащил к себе.
— И скажи своим детям, чтобы они не шли в солдаты. Пусть становятся поэтами или чистильщиками обуви, но уж никак не солдатами. Понял?
Лазаревич яростно закивал, хотя Миляга и усомнился в том, дошло ли до него хоть одно слово. Единственное, что было у него на уме, это скорейшее бегство, и стоило Миляге отпустить его, не прошло и трех секунд, как он уже скрылся за поворотом. Повернувшись к дверям из кованой меди, Миляга приоткрыл их на несколько дюймов и проскользнул в образовавшуюся щель. Нервные окончания мошонки и ладоней сообщили ему, что нечто очень значительное находится рядом — то, что прежде было едва заметным покалыванием, теперь стало почти болью, — хотя разглядеть ему пока ничего не удавалось: помещение было погружено во мрак. Он постоял у двери до тех пор, пока вокруг не стали вырисовываться какие-то смутные очертания. Похоже, это была еще не сама Башня, а нечто вроде прихожей, воздух здесь был затхлым, как в больничной палате. Стены ее были голыми; единственной мебелью был стол, на котором лежала перевернутая канареечная клетка с открытой дверцей и лишенная своего обитателя. За столом открывался еще один дверной проем, который вел в коридор, еще более затхлый, чем прихожая. Источник возбуждения в его нервных окончаниях теперь стал слышим. Впереди раздавалось монотонное гудение, которое при других обстоятельствах вполне могло бы быть и успокаивающим. Не в силах определить точно, откуда оно исходит, он повернул направо и осторожно двинулся по коридору. Слева от него вверх уходила винтовая лестница, но он решил идти мимо, и вскоре его инстинкт был вознагражден мерцающим впереди светом. Гудение Оси звало его наверх, наводя на мысль о том, что впереди ждет тупик, но он продолжал путь по направлению к свету, дабы удостовериться, что Пая не прячут в одной из комнат.
Когда его отделяло от следующего помещения не более полудюжины шагов, кто-то прошел мимо дверного проема, но тень мелькнула так быстро, что он не успел ее толком разглядеть. Он вжался в стену и стал продвигаться медленнее. Свет, привлекший его внимание, исходил от фитиля, горевшего на столе в медной чаше с маслом. Рядом стояло несколько тарелок с остатками трапезы. Дойдя до двери, он остановился, ожидая, пока человек — ночной стражник, как он предположил, — не покажется снова. У него не было никакого желания убивать его, разве что в случае крайней необходимости. Наступающим утром в Изорддеррексе вдов и сирот окажется достаточно и без его помощи. Он услышал, как человек пернул, и не один, а несколько раз, с той несдержанностью, которую позволяют себе в одиночестве. Потом раздался звук открываемой двери, и шаги стали постепенно затихать.
Миляга решился заглянуть за косяк. Комната была пуста. Он стремительно шагнул внутрь, намереваясь взять со стола пару ножей. На одном из блюд осталось немного леденцов, и Миляга не смог устоять против искушения. Он выбрал самый аппетитный с виду и уже отправил его себе в рот, когда голос у него за спиной произнес:
— Розенгартен?
Он оглянулся, и когда взгляд его упал на лицо человека напротив, челюсти его судорожно сжались, размолов попавшую между зубов карамель. Зрение и вкус усилили друг друга: и глаз, и язык посылали такую сладость в его мозг, что он зашатался.
Лицо напротив было живым зеркалом. Его глаза, его нос, его рот, его волосы, его осанка, его недоумение, его усталость. Во всем, за исключением покроя платья и грязи под ногтями, он был вторым Милягой. Хотя, конечно, не под этим именем.
Сглотнув вытекший из карамели ликер, Миляга очень медленно произнес:
— Кто… ради Бога… вы такой?
Потрясение сползло с лица другого Миляги, уступив место веселому удивлению. Он помотал головой.
— …Чертов криучи…
— Это ваше имя? — спросил Миляга. — Чертов Криучи? — За время своих путешествий ему приходилось встречать и более странные. Вопрос привел другого Милягу в еще более веселое расположение духа.
— А что, неплохая мысль, — ответил он. — Его достаточно много накопилось в моем организме. Автарх Чертов Криучи. Это звучит.
Миляга выплюнул карамель.
— Автарх? — спросил он.
Лицо другого вновь помрачнело.
— Ну ладно, глюк, показался — и хватит! Теперь проваливай. — Он закрыл глаза. — Держи себя в руках, — прошептал он себе. — Во всем виноват этот трахнутый криучи. Вечно одна и та же история.
Теперь Миляга понял.
— Так вы думаете, что я вам пригрезился? — спросил он.
Автарх открыл глаза и гневно посмотрел на не желающую исчезать галлюцинацию.
— Я же сказал тебе…
— А что такое криучи? Какой-то спиртной напиток? Наркотик? Ты думаешь, я мираж. Что ж, ты ошибаешься.
Он двинулся навстречу двойнику, и тот тревожно попятился.
— Иди ко мне, — сказал Миляга, протягивая руку. — Дотронься до меня. Я настоящий. Я здесь. Меня зовут Джон Захария, и я проделал долгий путь, чтобы увидеться с тобой. Раньше я не знал, что причина в этом, но теперь, когда я попал сюда, я уверен, что это именно так.
Автарх прижал кулаки к вискам, словно желая выбить из головы наркотическую дурь.
— Это невозможно, — сказал он. В его голосе было не только недоверие, но и тревога, близкая к страху. — Ты не мог оказаться здесь. После стольких лет…
— И все-таки оказался, — сказал Миляга. — Я так же изумлен, как и ты, поверь. Но я здесь.
Автарх внимательно осмотрел его, склоняя голову то на один бок, то на другой, словно по-прежнему ожидая, что вот-вот обнаружится угол зрения, с которого можно будет убедиться в призрачной природе посетителя. Но после минутных поисков он отказался от этой затеи и просто уставился на Милягу. Лицо его превратилось в лабиринт хмурых морщин.
— Откуда ты взялся? — произнес он медленно.
— По-моему, ты знаешь об этом, — сказал Миляга в ответ.
— Из Пятого?
— Да.
— Ты пришел, чтобы свергнуть меня, так ведь? И как я этого сразу не понял? Ты начал эту революцию! Ты расхаживал по улицам, сея семена бунта. Ничего удивительного, что мне не удалось искоренить смутьянов. А я-то все раздумывал: кто бы это мог быть? Кто это там плетет против меня заговоры? Казнь за казнью, чистка за чисткой, и ни разу не удавалось добраться до заправилы. До того, кто столь же умен, как и я. Бессонными ночами я лежал и думал: кто это? Я составил список, такой же длинный, как мои руки. Но тебя там не было, Маэстро. Маэстро Сартори.