Здесь праздно шатающихся и занятых торговлей выходцев из Средней Азии попадается столько, что порой кажется, что каким-то непонятным образом очутился в Бухаре, в Самарканде или на худой конец в Душанбе, настолько много попадается их навстречу. Если повернуть обратно, по Садовой двинуть в сторону Невского, то только ровные улицы да живописные здания, яркие представители уникальной императорской архитектуры, подскажут, что мы все же на севере Европы. Хотя Апраксин двор, «Апрашка», стоящий на пути, из-за обилия беспечно снующих потомков хлопкоробов вновь заставит усомниться, что мы в центре Питера.
Они обтекают тебя бурлящим говорливым потоком, не замечая твоего присутствия, довольно громко болтают и смеются на родном непонятном гортанном языке, плюют тебе под ноги косточки от съеденных переспелых фруктов, бесцеремонно лузгают прямо на тротуар пузатые семечки подсолнечника. Озорной шаловливый ветер подхватывает летящую из обрамленных белыми, молодыми и крепкими зубами ртов шелуху и швыряет ее на фасады домов, большинство из которых являются шедеврами российского зодчества XIX, а то и XVIII веков. И стоят понуро эти некогда величавые строения, созданные мастерами прошлых лет, петербуржцами по духу и времени, и принимают на себя плевки «петербуржцев» нынешних, которые и слово «Санкт-Петербург» толком не выговорят.
Все чаще в бурлящем среднеазиатском потоке мелькают молодые мамаши в хиджабах. Устало катят перед собой коляски с юными чадами, появившимися на свет в родильных домах города, чье название их родители с трудом произносят, с любопытством взирают на окрестности. Гуляют мамаши и думают, что раз родились их детки в славном Питере, то уж можно претендовать на российское гражданство. А если у отпрысков их появится на берегах Невы свое потомство, то петербуржцами можно называться на вполне законных основаниях. И устремляется в град Петров нескончаемый поток женщин в положении из ближнего зарубежья, чтоб разрешиться здесь от бремени и стать матерью маленького петербуржца.
Не надо меня обвинять в национализме. Кто ищет в этих строках нечто подобное, зря теряет время. Я вырос в Советском Союзе на Дальнем Востоке, где национальность была одна – дальневосточник, и неважно было, на каком ты языке говоришь дома. На улице все изъяснялись на русском.
Я служил в Советской Армии. У нас был мудрый командир полка. В ротах насчитывалось до 32 национальностей, всех по чуть-чуть, но никто верх не брал, все были равны. Мудрого убрали, поставили Дурака, который пригнал целый призыв азербайджанцев, и начались проблемы. Я уже не видел продолжения, так как уволился. Ребята после этого в письмах шибко ругали Дурака.
Институт я успел закончить еще при той власти, образование получил неплохое, во многих странах котируется.
Были единая семья и народ. Разумеется, в семье не без урода: еще тогда попадались националисты, шовинисты и другие противники толерантности. Но и сейчас они никуда не делись.
Помню 1991 год: ежедневные телевизионные показы развала Союза. Кинокамера беспристрастно выхватывает из ликующей толпы одинаковые оголтелые, искривленные ненавистью лица, требующие независимости. Как под копирку, от Балтийского моря до Памира все хотели свободы. А когда ее получили, то сели на пятую точку: как быть дальше? Экономические связи разрушили, своего ничего не осталось, нового созидать не хотят. И покатили они в Россию-матушку на заработки, обозвавшись неведомым доселе словом «гастарбайтеры».
По городам и весям рассыпались бывшие наши соотечественники и их многочисленные потомки, ставшие в одночасье гражданами ближнего зарубежья. Не обошли стороной и бывший Ленинград, в котором живут и трудятся. Неплохо устроились. Выходцы из бывшего Бухарского эмирата даже издают на родном узбекском языке две газеты. Одна из них «Питер Уз», вторая – «Туран», тираж 15 000 экземпляров, выходит еженедельно на 12 листах формата А3. Аудитория – узбеки, таджики, киргизы. Те, кто не умеет читать, воспринимает на слух.
Представители многочисленных среднеазиатских диаспор подали челобитную в правительство Санкт-Петербурга с просьбой выделить им места под национальные кварталы для компактного проживания. Желают, значит, свою национальную автономию создать. Наподобие китайских чайна-таунов.
Пока им отказали, но надежду досточтимые гастарбайтеры не теряют. Пройдет некоторое время, и появятся у них свои депутаты Заксобрания, выбранные всеобщим голосованием большинства от новых среднеазиатских «петербуржцев».
Я не зря взял «петербуржцев» в кавычки. Большинство выходцев из Средней Азии упорно не хотят ассимилироваться. Проживая в европейском городе, имеющем свою многовековую историю и традиции, они открыто демонстрируют пренебрежение к нему и его жителям.
То, что они плюют и развязано себя ведут на улице – еще полбеды. Сами харкают, сами после и уберут. Но зачем демонстративные жертвоприношения? Режут баранов на улицах и во дворах. Я был в арабских странах, откуда начал зарождаться и зашагал по Земле ислам. Уверяю вас, там себя так никто не ведет. Никому и в голову не придет пустить кровь жертвенному животному во дворе многоэтажного дома. Голову отрубить супостату на площади запросто смогут (Саудовская Аравия), а баранов режут в других, специально отведенных для этого местах.
Ладно, баранов режут во дворах. Но вы посмотрите, что эти «правоверные» вытворяют в священный для всех мусульман месяц Рамадан? Сколько пьяных узбеков, таджиков, киргизов, причисляющих себя к мусульманам, пришлось нам спасти – никто и не скажет.
Забавно наблюдать, как в священный Рамадан сидит в кафе на открытом воздухе нехилая такая компашка узбеков в национальных шапочках, хлещут нашу водку, жрут чебуреки, курят и матерятся, причем на русском языке. За все это, что они вытворяют, на их исторической родине им бы ой как досталось, а в Саудии и голову с плеч сняли бы. Хотя сомневаюсь, что они себя там так вели бы. А здесь получается, что все можно.
Странная позиция у большинства гастарбайтеров: ваши законы мы не признаем, они нам чужды, да и свои тоже особо не жалуем. Новая формация усиленно зарождается. К чему это в конечном итоге приведет? В Париже уже существуют целые городские районы, населенные арабами, выходцами из бывших североафриканских колоний, куда и прожженные таксисты, не говорящие по-арабски, не поедут ни за какие коврижки. Там «советской власти» нет.
– Ты почему пьяный? – спрашиваю я раненного ножом в живот и весьма нетрезвого уроженца Самарканда, доставленного «Скорой» в нашу больницу.
– Да вот работа тяжелая, на стройке пашу, решил с друзьями расслабиться, – на довольно сносном русском языке объясняет пострадавший Ахмед.
– Ахмед, а ты правоверный мусульманин?
– Конечно! – выпячивает впалую грудь Ахмед. – Я – муслим!
– Так почему ты, муслим, пьешь, да еще в священный Рамадан? Харам же?
– Так в России можно пить, а дома нельзя! – хитро щурится самаркандец.
– Ты думаешь, что Аллах не знает, что ты тут вытворяешь? Бог же все видит.
– Ну, может, и нет.
– Какой ты наивный. А не лучше вовсе не пить?
– Хорошо, я не буду. Хлебом клянусь, больше никогда не прикоснусь к водке.
Через месяц этого же Ахмеда привезли в тяжеленном состоянии к нашим нейрохирургам, так как ему знатно проломили череп в пьяной драке таджики. Что-то вновь не поделили.
Забавно мне было наблюдать, как раздухарившаяся медсестра в приемном покое орала на очередного весьма нетрезвого уроженца Бухары. Тот, чудом держась за стенку, сильно покачиваясь, пытался на ломаном русском языке объяснить, что у него болит живот.
– Что ж вы все пьете и пьете! Когда только передохните все от нее! Сколько же в вас влезает! Тфу! Басурмане!
– Ик! Ик! Не ругайся, пожалста! Моя живот сильно болит. Ик! – поддерживая обмоченные штаны, как мог, объяснял узбек. – Доктора позови! Пожалста!
– Какого тебе доктора, пьянь! Два часа ночи!
– Позови! Я тебе много денег дам! Живот болит! Ик!
– Понаехали тут! Сидел бы у себя в Ташкенте! Чего сюда-то претесь?!
– Я не Ташкенте живу, у Бухаре!
– Бухара, Ташкент, какая разница? Чего вам дома не сидится?
– Не кричи, я денег дам!
– Да у тебя денег не хватит, если все тебе обследование обсчитают! Ишь, понаехали!
Среднеазиатский человек даже в весьма изрядном подпитии редко бывает агрессивен. Потомки забитых баями дехкан еще на генетическом уровне помнят феодальный гнет и советский период, известный как «рашидовщина». Как правило, он где-нибудь в уголочке тихонечко скрючится, пьяненький, и тихо взывает о помощи протяжно-затяжным постаныванием, чтобы привлечь к себе внимание окружающих.
В голове не укладывается, что какой-нибудь узбек или таджик сможет твердыми шагами подойти к регистратуре, стукнуть налитым от кайла и лопаты кулаком по стойке и громко, во всеуслышание, потребовать: «Доктора мне! Живо!» Бурная у меня разыгралась фантазия? Кто его знает, что будет лет через двадцать?