Сегодня моего врага зовут Карлос. Вот как все это было.
Бык, могучий, прекрасный в своей ярости и праведном гневе. Я уже всадил в него две бандерильи, и еще две, мои помощники.
Пурпурные капли падают на арену, глаза быка стекленеют.
Я иду за шпагой, орудием торжества смерти. Через мгновение бык очнется и наступит кульминация боя. Бык или человек! Я не убийца, я матадор. Я являю зрителю смерть в ее парадном виде. Ведь бой — это спектакль, только смерть самая настоящая и кровь тоже.
Время для меня остановилось, я должен попасть в самое уязвимое место врага, оно не больше яблока.
Вошедшая до рукояти шпага убивает быка раньше, чем он об этом узнает. Продолжая порыв, туша его несется вперед, но это уже не крылатый порыв, а судорога трупа. Я не буду его мучить, как мучил Аскальдо, Карлос умрет мгновенно.
Последний удар в этой схватке. Бык повержен.
А мой страх плакал, он был побежден, до следующего выхода на арену, но он и смеялся, он верил, что однажды увидит, как песок жадно напьется моей ржаво-пламенной крови.
Ноги дрожат, я склоняю голову, зрители, кричащие от восторга думают, что это поклон для них.
Я кланяюсь тебе Карлос, ты помог в очередной раз выйти победителем в схватке, меня, с самим собой.
Глава 5
ЭТО началось после боя с Карлосом. Весь вечер было какое — то чувство недоделанных дел. Я позвонил и спросил у ветеринара: «Карлос мертв?»
— Си, синьор Риккардо.
Душная жаркая ночь, сердце гулко стучит в груди, и я просыпаюсь, лицо мое все в слезах, в глазах багровый туман, мне кажется, слезы пропитаны кровью моего сердца.
Я встаю тихо, чтобы не разбудить жену выхожу в сад.
Луна, огромная так близко к земле, что кажется, протяни руку и дотронешься до ее холодного света.
Тело невыносимо ломит, раскалывается голова, и я сжимаю ладонями виски и чувствую под руками, что-то мягкое, покрытое ворсом, словно бархат.
Спешу в комнату и в прихожей вижу свое отражение. Огромная голова быка смотрит мне прямо в душу. Я, теряя сознание, пытаюсь понять: кто из них? Аскальдо или Карлос?
Утром жена будит меня и я, очнувшись, вижу ее прекрасные глаза, в них пока еще только тревога, значит, она еще ничего не знает.
— Риккардо, что с тобой? Ты вчера выпил? Надо было разбудить меня. Я бы помогла тебе добраться до дивана в гостиной.
ЭТО будет случаться теперь в каждое полнолуние. Почти привыкаю и уже не теряю сознание от страха и боли, и уже вижу, что нет, это не мои поверженные быки. Я помню каждого их них, но у оборотня, мой седой хохолок на макушке, и слегка косящий левый глаз, последствие травмы полученной мной в бою.
Я пойду в храм и буду умолять: «Аве Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей». Но и молитвы, и отпущение грехов не помогли.
Однажды засидевшись в кафе, после концерта знаменитого музыканта фламенко, я почувствовал приближение приступа.
Успел выбежать на улицу и добежать до поворота, а потом упасть на мощенную мостовую.
Надо мной светил фонарь, и тень на камнях была чудовищно огромной, я хрипел, как раненый бык, я умирал каждый раз, словно от шпаги матадора.
Я не услышал шаги моей возлюбленной, моя Кармелита, смело приблизившись, присела на корточки рядом, ее прохладная ладонь легла на лоб оборотня, и пока луна не спряталась за тучи, моя жена, видела меня поверженным быком.
Кармелита узнала правду, и о, моя возлюбленная, готова была ради меня на все.
Мы покидаем огромный город и переезжаем в поместье ее деда.
Огромный участок земли, поля, где в полнолуние, я прячусь от моей Кармелиты и дочери Лусии.
Наша, Лусия. Наш маленький ангел, зеркальная копия моей Кармелиты.
Я помню, как в три года она примеряла шляпу матадора — мотеру. А в пять просила, отвезти ее в школу, где учат побеждать быков, и горько плакала, когда я ее обманул, сказав, что в нее принимают только мальчиков.
Но тут снова вмешался дон Ромирес, он стал учить правнучку сам. Пластику она, конечно, унаследовала от матери, отвагу от деда, а от меня ей достались лишь каштановые кудри.
К десяти годам она уже смело могла называться новильеро, и могла бы противостоять бычку — трехлетке.
Вся душа моя восставала против этих занятий, я видел, то, что для нее это перестает быть игрой, и может стать делом всей жизни.
Жена пыталась отдать ее в школу для танцев, но там Лусия в первый же день игрушечной шпагой поранила двух глупышек, пытавшихся с ней подружиться.
Иногда моя девочка пугала меня своими поступками:.
Она сидит у телевизора и смотрит бои с быками, и я слышу ее учащенное дыхание. Когда я переключаю канал, мой маленький ангел превращается в фурию, катается по ковру и рвет свои прекрасные локоны.
Глава 6
В поместье, я снова играю по вечерам на гитаре, Кармелита и Лусия танцуют, мы не хотим, чтобы наша дочь стала матадором. Забыть, как страшный сон арену, кровь и стоны поверженных быков.
Сегодня опять полнолуние, я заранее ухожу, как можно дальше от дома. Под наш огромный платан, и я прячусь в его тени и чувствую начало приступа.
Луна кораллового цвета, поднялась высоко, и спрятаться от нее уже невозможно.
По телу сначала проходят судороги, начинает невыносимо, до тошноты болеть голова, а потом по жилам струиться не кровь, а лава.
Я раздираю ногтями кожу, так хочется, чтобы наступило забвение, чтобы кипящая кровь или что там, в этом час течет во мне, выплеснулась наружу.
На губах привкус крови и ее запах, тот самый, что на арене, когда тебе рукоплещут, а ты вдыхаешь запах бойни, теплой крови, только что убитого тобой быка.
Я закрываю глаза и сквозь боль, и ужас слышу легкие шаги. Моя Кармелита, любимая, ты здесь!
Сквозь пелену боли я вижу не жену, а мою Лусию.
На ней мой красный плащ-капоте, в руках шпага ее деда. Его приз за сотого быка, посеребренная шпага, с длинным и узким лезвием.
Дочь убрала свои кудри под шляпу.
Я машу ей рукой — уходи, уходи отсюда!
На траве растет тень моей бычьей головы, рога причудливо извиваются.
— Ты сказал отец, что я никогда не стану матадором?
— Да, солнышко. И это правильно. Ты девочка, ты цветок нашей любви.
— Наверное, ты прав. Вы все правы! Но своего быка я все равно убью!
И она, изящно повернув кисть руки, делает выпад и пронзает мое сердце.
— Ты победила, Лусия — шепчет Риккардо. — Ты стала матадором. Я горжусь тобой.
Над долиной проноситься предсмертный рев быка.
Кармелита вздрагивает во сне, но засыпает снова.
Багряный рассвет и капли крови на траве.
Маленькая девочка целует холодные губы отца-оборотня.
Глава 7
— Еще вина синьор?
— Нет, спасибо. А каков финал?
— Донья Кармелита уехала с дочерью за океан. Поговаривают, что учиться балету.
Я прощаюсь с барменом и спускаюсь в долину, привратник, оповещенный о моем приезде, открывает кованые ворота, но я иду не к дому. Старый платан манит меня своей тенью.
Я сажусь под него и пытаюсь представить, что я Риккардо, бык-оборотень, и так в грезах засыпаю.
— Синьор да не верьте, вы этим сказкам, просто местные не хотят, чтобы дом покупали пришлые иностранцы, вот и придумывают ужасы, — за ужином убеждает меня управляющий.
Я иду с ним в дом, где со старинных портретов смотрят на меня поколения ушедших непобежденными матадоров. За витринами золотые и серебряные шпаги, награды на бархатных подушечках.
А вот и он, синьор Риккардо, седой хохолок, правда, глаз на портрете не косит. Красавица Кармелита, и девочка — сущий ангел.
Конечно все враки, умер человек от инфаркта, каково это, бояться каждый день годами, когда каждый бой, как последний.
Мне за умеренную плату разрешают остаться на ночлег, я засыпаю мгновенно, так утомило меня андалузское солнце.
От хамона съеденного за ужином, просыпаюсь в жуткой жажде, и бреду в полусне на кухню, и возвращаясь теряюсь в поворотах, и не нахожу дверей своей спальни.
В полумраке, в незнакомом доме, ищу выключатель и натыкаюсь на зеркало. В окно светит луна, ах да сегодня полнолуние, и, о, ужас, присмотревшись, вижу в зеркале голову быка. Пересыхает в горле, я вижу свое белеющее в зеркале тело и гордую голову черного быка, кричу диким голосом, и бегу, не понимая куда.
— Синьор, что случилось? — В доме комната за комнатой зажигается свет, управляющий находит меня забившимся под кушетку.
Утром я стою у того самого зеркала, голова быка и днем отражается, это всего лишь трофей, повешенный на стену.
Но дом я все-таки не снял в то лето.
Перед отъездом посещаю местное кладбище и кладу алую розу на могилу матадора Риккардо Ромиреса, так и не ставшего знаменитым музыкантом.