Оставалось только удивляться, что об отношениях между «этой Платен» и графом Кенигсмарком Софии Доротее не нашептали раньше. Она страдала молча: оскорблена была не только ее любовь, но и представление о порядочности; если она и могла допустить, что Филипп от нее отвернулся — как-никак, после получения поддельного письма о разрыве минуло уже восемь лет! — для нее было непостижимо, как мог ее нежный возлюбленный польститься на такую фурию. Оставалось заключить, что он явился именно для того, чтобы отомстить, чтобы уязвить ее зрелищем своей страсти к другой, своей развращенностью!
Видя, как чахнет бедняжка, фрейлейн фон Кнезебек, очевидица ее бессонных ночей, потоков слез, приступов лихорадки, забеспокоилась и уже была не прочь поделиться с кем-нибудь своими тревогами. Авроре не составило труда встретиться с ней как будто случайно в дворцовом парке. Она решила не ходить вокруг да около, к тому же ей было жаль тратить время на упражнения в ораторском искусстве. Она сказала только самое необходимое: что ее брат по-прежнему любит свою бывшую невесту, но надо его поощрить, иначе этому недоразумению не будет конца...
Тем же вечером в роще, где тьма была еще гуще, ей в руки сунули короткую записку для брата:
«Я люблю вас даже сильнее, чем прежде. Так, как я вас люблю, никто никогда никого не любил, и страдаю я так, как никто не страдал...»
Эти скупые слова стали для Кенигсмарка ураганом, тут же смахнувшим все, что загромождало его жизнь, начиная с «этой Платен». В одно мгновение на глазах у изумленной и смутно тревожащейся сестры он стал прежним — юным влюбленным из Целле. Записка заканчивалась назначением свидания в лесистом уголке парка, где София Доротея имела привычку уединяться, и Филипп бросился туда, крикнув Авроре на бегу:
— Она меня любит!.. Наконец-то я обрету счастье!
Так началась огромная, великолепная любовь, трепетно охраняемая Элеонорой Кнезебек. Эта уроженка Ганновера была сентиментальна, один за другим поглощала любовные и рыцарские романы и охотно взяла на себя устройство свиданий двух любовников — а они стали таковыми без промедления! — чему способствовала случайно обнаруженная тайная лестница, ведшая, как нарочно, из Рыцарского зала Херренхаузена в покои наследной принцессы...
Живя у брата, Аврора помогала ему всем, чем только могла. Ганноверский двор с его общеизвестной враждебностью вынуждал к осмотрительности. София Доротея и Филипп не могли встречаться так часто, как им хотелось, и возмещали это письмами друг другу, такими нежными, что невозможно было решиться предать их огню. Аврора и Кнезебек запирали их в сундучок, с ключами от которого никогда не расставались. Особенно чувствительной к этой двухголосой страсти, не утихающей ни на день, была Аврора. Когда она оставалась дома одна, то не могла с собой справиться и постоянно перечитывала эти письма, так что некоторые фразы из них уже знала наизусть.
«Вы меня околдовали, — писала принцесса, — я самая влюбленная женщина на свете. День и ночь я зову вас... Меня связывают с вами такие сильные и пленительные узы, что их никогда не удастся разорвать. Каждое мгновение моей жизни будет посвящено вам, вопреки всевозможным препятствиям...»
А вот что писал Филипп — Аврора часто читала его письма, прежде чем передать их Элеоноре: «В два часа я получил роковую весть, что принц Георг возлежит в ваших объятиях... В какое же отчаяние она меня повергла!» Или перед отъездом на войну: «Если судьбе будет угодно меня искалечить, лишить руки или ноги, не забывайте меня, сохраните в душе хотя бы каплю доброты для несчастного, чьей единственной отрадой была любовь к вам...»
Но если Филипп и София Доротея предпочитали забыть об окружавшем их мире, мир этот забывать о них вовсе не намеревался. Лучше всего об этом помнила графиня Платен.
Как мучительно было для нее видеть теперь своего возлюбленного только в официальной обстановке или в дворцовых коридорах! Это наносило жестокий удар по ее гордыне. Кенигсмарку следовало бы проявлять осторожность, придумывать уважительные предлоги, чтобы пореже с ней встречаться, вести тонкую игру, чтобы не возбудить в даме ревность, не превратить ее в грозного врага. Но он был не из тех, кто заботился о таких мелочах, да и вообще назвать его дипломатом было невозможно. Он просто перестал бывать в Монплезире, отмахиваясь от наставлений Авроры, напоминавшей ему о грозящей опасности.
Влиятельная Платен, никогда прежде не сомневавшаяся в силе своих чар, не сразу забила тревогу. Ее любовник пользовался слишком большим успехом у женщин, чтобы не позволять себе порой мимолетную прихоть. Только бы он возвращался к ней — остальное неважно... Но в этот раз он не вернулся. Поиски причины были недолгими. Когда обладаешь могуществом, шпионы сами предлагают тебе свои услуги.
Аврора первой ощутила на себе гнев обманутой женщины, уверенной, что она играет главную роль в любовных увлечениях брата. Избавиться от нее было нетрудно: красота девушки день за днем расцветала все ярче, вокруг нее теснилось все больше воздыхателей и даже претендентов на ее руку, которых она не думала поощрять. К отвергнутым принадлежал и супруг Софии Доротеи, вдруг проявивший к Авроре навязчивый интерес. Графиня Платен умело воспользовалась этой уловкой: она предостерегла герцога Эрнста Августа, что молодая графиня Кенигсмарк представляет опасность для брака его сына, и без труда добилась своей цели. Курфюрст повел себя в соответствии с приличиями: он вызвал командира своей гвардии и отеческим тоном попросил его об услуге — отослать сестру домой, в Агатенбург, дабы «сохранить доброе согласие между наследником престола и его супругой». Это не помешало курфюрсту отправить к самой девушке гонца с известием о монаршей воле.
Истинная причина этой внезапной немилости ни у кого не вызвала сомнений, тем более у Филиппа, лучше других знавшего подноготную супружества Георга Людвига. Внезапная забота о счастье невестки, охватившая герцога, посвященного в отношения сына с Мелюзиной фон Шуленбург, была бы смехотворной, если бы она не вызывала вполне обоснованной тревоги. Филипп и его сестра отлично это понимали, так что Авроре пришлось собрать вещи и удалиться в Агатенбург, якобы в ответ на зов захворавшей Амалии.
Уезжала она огорченная и разозленная, но состояние фрейлейн фон Кнезебек было и того хуже. Ведь вместе они служили любящей паре надежным заслоном, а что будет теперь?— Как же я без вас? Через кого передавать записки, с кем устраивать свидания?
На последний вопрос у Авроры был ответ. Ее брат пользовался услугами молодого ганноверца Михаэля Гильдебрандта, выполнявшего обязанности его секретаря. На него вполне можно было положиться: он не только привязался к Филиппу, но и проникся отвращением ко всему ганноверскому двору вместе с его повелителями, а фрейлейн фон Кенигсмарк вызывала у него почтительное восхищение, близкое к благоговению. Ее отъезд поверг его в безутешное горе, но вверенная ему Авророй миссия, свидетельство подлинного доверия, сулила хоть какое-то облегчение. Он с самого начала был посвящен в отношения своего господина с принцессой, но неизменно проявлял похвальную деликатность, в знак признательности за которую Аврора и рекомендовала его брату в роли своего достойного преемника. После этого, выслушав пожелания доброго пути от лицемерного «света», девушка покинула Ганновер. Путь ее лежал не в родовой замок, а в Гамбург, где у детей Кристины фон Врангель был большой дом, в котором в тот момент находилась Амалия.
Крепко обнимая на прощание Филиппа, Аврора не могла сдержать слез, но ей и в голову не могло прийти, что этот их поцелуй окажется последним...
***
— Почему ты так уверена, что мы больше его не увидим? — возмутилась графиня Левенгаупт, обращаясь к размышлявшей вслух Авроре. — Если разобраться, то в записке Гильдебрандта ничто не указывает на его гибель. Там просто говорится, что Филипп пропал три дня назад, а мы уже рвем на себе волосы, словно все кончено! Глупости!
— Разве не об этом подумала ты сама, когда мы получили эту записку? Словами о том, что он находится в «подземелье неведомой крепости», ты просто хотела меня ободрить. На чем основаны твои надежды?
— На здравом размышлении. А может, и на молитве. Обе мы знаем Филиппа — ты больше, я меньше. Нам знакомы его капризы, смена его настроения, его тяга к приключениям...
— Воссоединение с Софией Доротеей и их взаимная страсть сделали его другим человеком. Эта любовь стала для него единственным смыслом жизни.
— Все так, но я уверена, что скоро мы получим отрадные известия. Когда он написал последнее письмо?
— Месяц назад, ты тогда была в Гамбурге. Филипп написал мне из Дрездена, куда вернулся на коронацию своего друга Фридриха Августа, ставшего после смерти возлюбленного брата герцогом-курфюрстом Саксонии. Я тогда скрыла от тебя, как меня встревожило и одновременно порадовало то, что он вернулся туда, где его принимают по-братски. Новый курфюрст даже предложил ему полк и звание генерал-майора. Я надеялась, что он останется в Саксонии, но это последнее известие перечеркнуло все мои иллюзии. Брат писал, что возвращается в Ганновер. Письмо он закончил так: «Я нужен ей так же, как она мне...» Признаться, с той поры я потеряла покой.