— И что же здесь необычного? — спросил Павел.
— А то, что Петр Данилыч в этот самый момент преспокойно дрыхнет на диване. Прикрылся «Советским спортом» и высвистывает. Такие дрели выводит, что газета над ним колышется…
— Не дрели, а трели, — сухо сказала дама с арифмометром.
— Дрелью дырки делают.
«Пожалуй, насчет примирения через суеверия я поторопился», — подумал Павел.
— Это еще смотря у кого какие дрели, — вся передернулась Буратино, а самая молодая из бухгалтеров сокрушенно покачала головой. — Ну так вот, мой, значит, супруг на диване дрыхнет и в то же самое время как бы по улице идет.
— И вы его отчетливо видели? Может быть, вы просто обознались?
— Как это обозналась? — Буратино с таким достоинством вскинула голову, что ее шиньон сбился набок. — Что я, своего мужа узнать не могу? Слава богу, семнадцать лет прожили! Петр Данилыч и был. И личность его и одежда — ну все точно.
— И что же делал этот двойник?
— Как — что? Шел себе по улице.
— И что же вы сделали?
— Я чувствую, все у меня перед глазами закружилось. Как же, думаю, так: один муж на диване под «Советским спортом» валяется, другой в это время по улице прогуливается? «Петя!» — кричу. Да где там! Он как заснет, его пушкой не подымешь! Тогда я в окно тому, что на улице, кричу: «Петя, что ты там делаешь?» Он поглядел на меня — и ходу. Я хочу на улицу кинуться — что ж, думаю, это такое, что он от меня бегает, а у самой ноги как бы к подоконнику приклеились. Наконец на улицу выскочила, глянула — нету. Ну, думаю, примерещилось. И тут как раз Егорьевна ползет. Это старушка такая, соседка моя через два дома, с дочерью замужней живет. Я ей: «Егорьевна, говорю, ты, случаем, моего Данилыча только что не видела?» — «Зачем же, говорит, не видела? Я, слава господу нашему всемилостивейшему, на глаза не жалуюсь. Только что как раз его и видела. Навстречь мне ишел. Я ще поздоровалась с ним, и он мне кивнул». Да, думаю, вот тебе и благоверный, двойника себе завел. Это какие ж он безобразия творить сможет? Выпить там или что еще? Растолкала мужа, а он смеется. «Мистика все это, говорит, и поповщина!» Вот тебе и мистика! Да какая ж это мистика, если коняхинский парень, говорят, пятиногую собаку снял?
— Какой парень?
— Да Коняхиных. Отец-то у них еще два года назад номер, а мать в библиотеке работает. Они где-то у пляжа живут. Сережка все время на пляже крутится около Надьки Грушиной. Записалась, бесстыдница, в спасатели и целыми днями чуть не голышом на башне торчит, в бинокль смотрит.
— Как вам не стыдно! — сурово сказала дама с арифмометром. — Что вам до этой девушки?
— А вам что она, родственница?
— При чем тут родственница?
— А при том, что не для девушки это дело — целый день ляжками сверкать!
— О господи! — простонала молодая бухгалтерша.
— Вот тебе и «господи»! — торжествующе сказала Буратино.
— Совесть надо иметь.
— А я так думаю, — вставила сонная особа, молчавшая до сих пор, — может быть, все это от науки?
— Что от науки? — выкрикнула Буратино. — Ляжками в семнадцать лет сверкать — это от науки?
— Я говорю о раздвоении твоего мужа. И потом, Татьяна, я бы на твоем месте проверила, все ли у Петра Данилыча в порядке.
— В каком это смысле? — подозрительно спросила Буратино.
— А в смысле закона сохранения вещества, — важно сказала сонная особа. — Двойника-то из чего-то надо было делать? То-то и оно-то, девочки.
Буратино не ошиблась. На невысокой башне, возвышавшейся над лодочной станцией и пляжем, стояла девушка в зеленом бикини. Она была смугла, как мулатка, и светлые ее длинные волосы казались кукольными на темно-коричневой спине. Девушка стояла, перегнувшись через перила, и разговаривала с явно приезжим парнем в модных темных очках и ярко-оранжевых плавках.
— Как вы можете жить здесь, в этой… — парень сверкнул темными очками и сделал широкий жест рукой, — когда вы такая…
— А какая я? — спросила Надя с башни.
— Скажу, когда спуститесь с вашего пьедестала, — зазывно проворковал парень и почесал одной ногой другую.
— Простите, — сказал Павел, приказывая себе не слишком пялить глаза на спасательницу, — у вас тут случайно нет Сергея Коняхина?
— Как это нет? — изумилась мулатка. — Он всегда здесь. Сережа! — позвала она.
С песка встал худенький мальчик лет пятнадцати. На груди, спине и руках у него висели лохмушки лупившейся кожи. Он походил на змею в период линьки.
— Сережа, — сказала мулатка, — с тобой хочет поговорить наш знаменитый фельетонист Павел Пухначев.
— Вы меня знаете? — спросил Павел и почувствовал, что выглядит, должно быть, глупо и задает дурацкие вопросы.
Не хватало еще флиртовать со школьницей! Любовь моя, а ты сделала уже алгебру? Парень в оранжевых плавках с небрежным и скучающим видом стал на руки и медленно отошел от башни.
Мулатка хихикнула:
— Эй, вы так и не сказали мне, какая я!..
Оранжевые плавки элегантным кульбитом стали снова на ноги.
— Слезьте.
— Не могу, я на работе.
— Я подожду.
«И ведь будет ждать, дрянь такая!» — с неожиданной неприязнью подумал Павел.
— Здравствуйте, — сказал мальчик с лупившейся кожей. — Вы хотели меня видеть?
— Да. Я корреспондент «Знамени труда» Пухначев Павел Аристархович.
— Я слышал, — сказал мальчик, подышал на стекла очков и начал протирать их плавками, оттягивая их от плоского живота, — Надя назвала вас.
Умный и серьезный мальчик, подумал Павел, чувствуя прилив симпатии к облупленному, щуплому человечку.
— Я не представляюсь, — продолжал Сережа, — потому что вы спросили Надю, где меня найти. Стало быть, вы знаете, как меня зовут.
— У тебя развито умение мыслить логически.
— Да, — сказал Сережа, — я стараюсь мыслить логически. Вот сейчас, например, я все время думал, зачем я вам мог понадобиться. Я проанализировал все, что так или иначе могло бы вызвать у вас интерес ко мне.
— И к какому же выводу ты пришел?
— Вывод однозначен. Вам, наверное, рассказали, что я послал фотографию пятиногой собаки в «Литературную газету». Правильно?
— Поразительно! — сказал Павел. — Могу я пожать руку такого логика?
— Пожалуйста, — улыбнулся логик и протянул руку Павлу.
— Так ты можешь рассказать мне об этой пятиногой собаке? Сам понимаешь, что для газетчика…
— С удовольствием. Надь! — крикнул он зеленобикиниевой сирене на башне. — Я поговорю с товарищем Пухначевым.
— Иди, иди, Сереженька, — ответила девушка.
— Это ваша сестра? — спросил Павел.
— Нет. — Сережа внимательно и серьезно посмотрел на Павла, нахмурился и вдруг сказал просто и твердо: — Я ее люблю. Она меня не любит, но это не имеет значения, потому что со временем она меня полюбит.
Он сказал это с таким спокойным убеждением, что у Павла почему-то на мгновение сжалось сердце, и он непроизвольно бросил взгляд на башню. Парень в оранжевых плавках рассказывал, наверное, что-то смешное, потому что Надя заливисто хохотала, резко откидывала голову, и вся тяжелая копна ее овсяных волос перелетала с груди на спину и обратно.
Сережа присел на корточки у своей одежды, вытащил из кармана рубашки фотографию и протянул ее Павлу:
— Вот, пожалуйста. Я их напечатал несколько штук и одну всегда ношу с собой, потому что иногда мне начинает казаться, будто никакой пятиногой собаки я и не видел.
Павел взял фотографию. Отпечаток был не слишком высокого качества, но собака видна была отлично. Обыкновенная средних размеров дворняжка, деловито идущая по тихой улочке по своей собачьей надобности. За исключением того, что у собаки было пять ног.
ГЛАВА 2
-Отличный монтаж, — сказал Павел. — Ты как его делал? Подклеил ногу на отпечатке и потом снова переснял?
— А почему вы решили, товарищ Пухначев, что я делал монтаж?
— Во первых, товарищ Коняхин, если можете, не называйте меня так официально, а то у меня впечатление, что меня к начальству призвали для ошкурения, как говорит один наш сотрудник. Лучше называйте меня Павлом Аристарховичем или, еще лучше, Павлом. Это первое. Второе. Если ты не делал монтаж, значит, по Приозерному преспокойно разгуливают пятиногие собаки. Логично я мыслю?
— Вполне, — великодушно согласился Сережа и поправил на облупленном носу детские, в круглой оправе, очки. — И вы не ошиблись. Я действительно сфотографировал собаку, у которой было пять ног. Три спереди и две сзади.
— Прелестно, — сказал Павел. — И можно ее увидеть?
— Кого?
— Эту собаку.
— Я думаю, можно, но, скорей всего, сейчас у нее только четыре ноги.
— Умница, — сказал Павел. — Это весьма правдоподобное предположение.
Сергей поднял голову, внимательно посмотрел на Павла и сказал:
— Мне кажется, вы смеетесь надо мной. Я не обижаюсь, потому что у вас есть все основания мне не верить: я ведь видел эту собаку, а вы — нет.