Павел Чугунов любил брата и признавал, что Петруха - книгочей, философ, спорщик - в чем-то мозговитее и - чего сразу не увидишь - смелее его, человека военного. Но готов был признать лишь после того, как их вновь разделяли сотни километров и затихала сострадательная злость, с которой смотрел на бледное, с широко расставленными глазами лицо старшого, лицо фанатика и дилетанта, воюющего со всеми на свете - с райкомами и деревенским попом. Не будь революции - быть ему монахом-начетчиком или сектантом. А сейчас не расстается с Марксом и Дарвиным, - только их книги признает твердо и, куда бы ни ехал, всегда берет с собой. Запихивает в чемоданишко еще тощий свитер, потому что, бывает, мерзнет и в летний день, бутылку водки и шпик это тоже для согрева, но уже душевного.
Спроси его, зачем он время и здоровье на чтение гробит, редкий день в постели спит, - "в интересах истины, Павлуха, - вот что ответит. - Нельзя, брат, к истине стремиться и не стремиться, нельзя жить так, будто истина есть и будто нет ее". "Ну, а баба, - как-то спросил его, - истина или нет?". "Баба - не истина, истина либо есть в бабе, либо - нет в ее сознании, в ее голове". "Ну, а я-то стремлюсь не к голове, не к сознанию - на хрен оно мне!" "Правильно, - сказал Петр, - истина тебе и задаром не нужна. А сознание таких людей, как ты, называется "вульгарным". Сказать, кто ты? вульгаризатор!". "Ты меня не пугай. Ты думаешь, скажешь вуль-га-ри-за-тор, я пойду и утоплюсь!". "Неужто к Маришке отправишься?" - с изумлением спросил Петр, ибо не понимал, как можно говорить просто так, для спора-задора. А раз соответственно выразился о бабе, - значит, прямо сейчас отправится Павел к Маришке, бабе лживой, скандальной и доступной, известной скоростью во всех этих делах. А как же еще, если у человека убеждение такое! "Погоди, еще чай попью и подумаю, где у нее истина находится, в голове или в другом каком месте". Только тогда Петр о шутовстве Павла догадался, и смеялись до устали, ибо иногда понимали друг друга поверх петушиных споров и гордились друг другом перед чужими.
Летчики потеют, переругиваются. Они еще не догадались, что задача не решается, он опустил некоторые данные, чтобы преподать пример: важно не только знать свою цель, но и необходимые условия для ее достижения. Некоторые уже уперлись: вот здесь чего-то не хватает, но не могут предположить, что правила нарушены с самого начала.
- Думайте, орлы, думайте.
В окно видно, как у штабного домика остановилась легковая машина. Мелькнули фигуры в командирской форме. Им навстречу колобком выкатился Махонин. Как большинство летчиков, Чугунов доверял своим предчувствиям ожидание, что сегодня должно случиться что-то очень для него важное, не покидает его с той минуты, как утром открыл глаза. Он уже уверен, что происходящее там, у Махонина, имеет непосредственное отношение к его предчувствиям. Он делает глубокий вздох, как перед тренировкой со штангой. В таком состоянии он видит все вокруг себя словно освещенным ярким светом, как если бы это все он обязан запомнить навсегда.
- Что там? - кто-то спрашивает из-за спины.
- Продолжайте решение. Перерыв через десять минут.
Теперь вдоль взлетной дорожки бежит боец, держа пилотку в руке. Уже видно искаженное бегом лицо и как ноги хлюпают в голенищах кирзовых сапог. Забеспокоились механики, некоторые оставили самолеты, подались вестовому навстречу. Чугунову осталось лишь усмехнуться, когда боец влетел в барак и выпалил, что командир полка приказал Самоцветову и Чугунову срочно явиться на КП.
5
Капитан Махонин тычет пальцем в карту и заглядывает летчикам в глаза. Он начал ставить задачу не с того конца и поэтому должен начать с начала:
- Вот здесь, - он показывает на карте место, как врачу показывают больное место, - переправа. Сегодня утром противник навел переправу и выводит на восточный берег свои механизированные части... Дело не только в этом... - Чугунов приблизился к карте: синяя артерия реки с жилками притоков, черные кляксы городов, красные капилляры шоссейных дорог... - А вот по эту сторону, - тыловой стороной ладони Махонин ведет на восток, - нет ни одной нашей части, ни одного заслона...
В стороне, переступая начищенными сапогами, молчит незнакомый подполковник. Командир полка предоставляет ему слово.
- Командованию, чтобы организовать оборону, нужно время... время... время... - сердито проговорил подполковник.
- Алексей Николаевич, - окликнул Махонина Чугунов, - ставьте задачу.
Все оказалось хуже, чем можно представить. Силами всех имеющихся самолетов полку приказывалось нанести удар по переправе, при этом ее разрушение не считалось выполнением задачи. "Ну что с того, что вы распиздярите несколько понтонов, - через полчаса они их заменят, - грубо выразился подполковник. - Основная задача - задержать работу переправы насколько можно". Из-за этого "насколько можно" туманность распространялась на все задание. Наверно, потому так и путался, и сбивался Махонин. Из "насколько можно" вытекало, что возвращение "Петляковых" на аэродром не ожидалось. Более того, додумал Чугунов, их возвращение становилось, по меньшей мере, свидетельством плохо выполненного приказа. Вот почему все, что происходило на КП, не было похожим на обычное получение задания, вот почему на лице командира полка все как-то сместилось. Представитель высокого командования выступил вперед и еще раз пояснил задачу. Он обращался к Самоцветову как старшему по званию, но когда подполковник закончил, Махонин сказал, что эскадрилью поведет Чугунов. Старший лейтенант покраснел, Чугунов усмехнулся. Произошла неловкая заминка.
- Разрешите выполнять?
Капитан что-то хотел добавить, но лишь коснулся Чугунова своим коротким тяжелым телом и отвернулся.
Долго ли были на КП, а будто полдня прошло. Солнце нещадно палит с белесого юга, кажется, еще немного - и вспыхнет трава невидимым пламенем. Сразу взмокла под гимнастеркой спина, тесен ворот, и будто устал. Барак остается слева. Наверно, что-то нужно взять с собой. В его тумбочке бритвенный прибор, "Евгения Гранде", конверты, грамота, скрученная в трубку: по штанге был рекордсменом училища, несколько писем: "Здорово, брат...", "Здравствуй, сыночек Павлуша...". Нет, все у него с собой. Все? Что-то все-таки там оставил... Нет. Ничего. Ушла тревога, томившая с утра, потому вдруг и пусто стало. Самоцветов глотает слюну, хочет что-то сказать. Что они могут сказать друг другу. Чугунов не знает летчика Самоцветова, Самоцветов летчика Чугунова.
"Петляковы" развернуты фюзеляжами к роще. Трава прижалась к земле, кусты взмахивают ветвями, пропеллеры гонят вихри пыли в полусумрак деревьев. Экипажи, взбудораженные неожиданным приказом, облекаются в летные комбинезоны. Оружейники подвешивают бомбы. Пока командир полка отдавал приказ, Стенин загонял всех. Рев моторов покрывает все звуки. Самоцветов что-то хочет докричать в ухо Чугунову. "Вергасов? Какой Вергасов! При чем здесь Вергасов?.." Ах, да. Ах, вот оно что! Вергасов, этот посредственный летун, плохой ухажер, вчера должен был ударить безобидную повариху и пойти под суд, чтобы он, Чугунов, мог занять место за штурвалом его самолета. Так вот какое окончание у "фильма", начало которого он видел вчера через окно раздачи! Не будь вчерашнего инцидента, может быть, стоять ему сейчас на пороге барака и смотреть, как собирается братва в небо.
Чугунов кричит, приказывает, торопит. Экипажи построил в стороне от машин. Некоторые летчики еще не влезли в комбинезоны. Скороговоркой соблюдает ритуал построения: "Равняйсь-смирно-вольно". Излагает боевое задание. Каждую фразу повторяет - ибо и порядку речи мешает хаос, бушующий всюду - и здесь, и на фронте, и в головах людей. Повторение помогает собраться мыслью. Он должен сам пройти по следу собственных слов, чтобы приказ, отданный другими, стал приказом его, Чугунова. Должен ли он говорить о том, что командование не ожидает их возвращения. Что эскадрилья уже фактически списана с довольствия и что они видят этот аэродром в последний раз. Но нет такой профессии - "умирать", все умирают по-своему. В конце концов, его обязанность - лишь повторить приказ командования. Дважды повторил: "Задача эскадрильи не исчерпывается разрушением понтонной переправы, главная цель - как можно дольше задержать ее работу. Взлет по достижении готовности".
Вот и все.
Экипажи стоят с бесцветными лицами. Он мог бы их развлечь любым из тех приемов, которыми подбадривал зеленых курсачей. Но сейчас он не будет этого делать, это было бы тем, что истовые староверы их деревни называли мудреным словом "святотатство". Он говорит: если его "тройка" будет выведена из строя, командование эскадрильи переходит к старшему лейтенанту Самоцветову. В случае же выхода из строя Самоцветова его место займет Агапов.
- А если,- кричит Аганесов, - собьют Агапова?
- Эскадрилью поведешь ты, Рустам.
Экипажи назначают преемников дальше. Это уже игра. Летчики обступили и поздравляют последнего командира эскадрильи - Костю Цурикова, самого маленького по росту пилота. Это шутка. Но в воздух теперь пойдут "командиры эскадрильи".