Он всё равно всё об этом выяснит.
— Джонни… может быть, мне лучше не ходить туда? Пока. Сходим потом…
Джонни с насмешкой спросил:
— Боишься?
— Не того, о чем ты думаешь, — глаза Белы вспыхнули. — Ты не поймешь.
— Ну ладно, пойдем… я обещаю, — он опять скрестил пальцы, — я не заблужусь.
Он повернулся и полез в щель. Бела помедлил секунду и последовал за ним.
Вообще-то, подумал Джонни, пробираясь на четвереньках по проходу, и пальцы скрещивать незачем было. Я ведь не заблужусь по-настоящему, просто притворюсь, что заблудился.
А может, он и притворяться не станет — если Бела правда болен. Это совсем другое дело. Может, болезнь Белы многое объясняет, даже поведение старины Бастера. Собаки иногда странно ведут себя с больными людьми.
Впрочем, он не был уверен, что всё дело в болезни. Что-то тут не так. Если Бела действительно болен, зачем разводить вокруг этого такие секреты? Или это какая-нибудь чертовски плохая болезнь? Но если так — почему Беле позволяют играть на улице и, может, заражать других людей? А мистер Ковач еще говорил, что Бела «подвижный». Что-то непохоже это на больного. И уж точно Бела не выглядит больным.
Джонни решил подождать и действовать по обстоятельствам.
Пол хода ушел вниз, сам ход повернул под прямым углом — и они оказались в пещере. Джонни включил фонарик. Бела ахнул.
Со всех сторон были занавеси, каскады и фонтаны из камня — серого, розового, голубого, зеленого, лавандового. Эти украшения начинались у входа и тянулись дальше вдоль шестидесятифутового[3] склона, спускавшегося к полу пещеры, а там исчезали в чернильно-черной тени, которая казалась чем-то твердым.
Джонни поводил лучом фонарика, чтобы Бела рассмотрел всё, что было интересного у входа. Затем он показал лучом на склон.
— Пошли туда, вниз.
Через пастельные складки камня они пробрались к началу склона. Здесь их шаги сразу стали отдаваться гулким эхом; воздух был сухой и прохладный.
Темнота, казалось, старается раздавить яркий, твердый луч фонарика — но он носился как молния и ножом рассекал темноту, выхватывая чудеса формы и цвета.
— Смотри, — показал Джонни, — вон те волны на склоне — как ступеньки, видишь? Мы можем спуститься по ним. Ну, как тебе?
— Тут прекрасно, — прошептал Бела.
Они начали спуск. Джонни всё время светил под ноги, выбирая путь по знакомым складкам камня и их цвету. Наконец они добрались до дна, и Джонни показал:
— Вон туда.
Шагая по неровному полу пещеры, Бела озабоченно спросил:
— Ты знаешь, который сейчас час, Джонни?
— Около четырех… У тебя еще куча времени.
Скоро перед мальчиками открылись такие потрясающе красивые места, что Бела совсем забыл о времени.
Они проходили мимо фонтанов, каскадов, завес, колонн из камня, мимо удивительных каменных музеев; всё светилось такими чистыми и мягкими цветами, каких не найти на поверхности земли. Мальчики проходили мимо рядов зелёных, синих, ярко-оранжевых сталагмитов, навстречу которым с потолка спускались не менее красивые сталактиты; когда они смыкались, получались арки или лес колонн. Над ними нависали складчатые стены — точно застыл в одно мгновение поток голубой, розовой и пурпурной лавы.
Они проходили озера с иссиня-черной водой — такие гладкие и неподвижные, что хотелось коснуться воды и убедиться, что это не стекло.
Они поднимались по колоссальным склонам цветного камня — точно букашки среди великанских елочных игрушек; а когда они достигали верха, Джонни выбирал какой-нибудь темный проход, который приводил мальчиков в королевские палаты из пурпура и слоновой кости, а из них витая алая лестница вела на коралловый балкон с зеленой и розовой отделкой, а с него новые коридоры звали к новым чудесам и тайнам.
Они пробирались по краю провалов — таких глубоких, что брошенная в них монетка или камешек исчезали без единого звука, даже отзвук эха падения не говорил об их глубине.
Один раз Джонни выключил фонарик и велел Беле стоять тихо — и мальчики замерли во мраке, вслушиваясь в тишину, которую не с чем сравнить, в ту абсолютную тишину, какая возможна лишь под землей.
Так тихо, что слышно тревожное биение сердца.
Наконец, когда Джонни решил, что уже около шести, он сказал Беле:
— Пожалуй, пора возвращаться. Если тебе надо домой к семи. Сюда.
Он провел Белу к самому выходу, и там притворился, что потерял дорогу.
Это было нетрудно: Бела был в пещерах впервые и, наверно, не узнал бы место, где они вошли, даже если бы Джонни осветил фонариком склон, который вел к проходу наружу.
Джонни так и не решил еще, хочет ли он притворяться, что заблудился, дольше нескольких минут. Может, довольно будет только слегка напугать Белу, а потом вывести его из пещеры, чтобы он успел домой к семи. В конце концов если он правда болен…
Озабоченным тоном Джонни произнес:
— Бела… я… я что-то никак не соображу, куда нам идти отсюда. Я боюсь — похоже, я немного заблудился…
И направил свет на Белу, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова на венгерского мальчика.
У Белы испуганно распахнулись глаза:
— О, нет… Джонни, ты не можешь! Ты же обещал!
Джонни притворился, что смущен — даже испуган.
— Я… мне жаль, — запинаясь, пробормотал он. — Я просто потерял дорогу. Мне было так интересно всё тебе показывать… Господи, Бела…
— Но, Джонни, я должен выйти отсюда! Я должен попасть домой до…
— Идем, — Джонни старательно изображал беспокойство. — Может быть… может быть, сюда?
И он по широкому кругу провел Белу мимо колонн и каменных занавесей, по проходам, окружавшим вход. Эта прогулка заняла полчаса и закончилась там же, где и началась, — меньше чем в сотне футов от входа.
— Я не знаю, где мы! — с отчаянием сказал Джонни.
— Сколько сейчас может быть времени? — спросил Бела. В его голосе дрожал ужас.
Примерно полседьмого.
Бела вздрогнул и необыкновенно ярко блестевшими в свете фонарика глазами посмотрел в лицо Джонни.
— Джонни, я должен выйти отсюда…
Джонни услышал в его голосе истерические нотки.
— Ну что я могу сделать? Мне очень жаль, извини! Я тоже боюсь! Может, мы вообще никогда не выйдем отсюда!..
— Постарайся, — взмолился Бела. — Постарайся, Джонни… неужели ты совсем не помнишь дорогу?!
Джонни еще раз в свете фонарика оглядел Белу: большие глаза, гладкая смуглая кожа, ровные белоснежные зубы, тонкое гибкое тело — и уверился в том, что все разговоры о болезни Белы — сказки. Тут что-то другое… какая-то совсем иная причина, заставлявшая Белу так рваться домой к семи, а его родителей — так настаивать на этом. Причина наверняка очень странная и диковинная — и Джонни хотел её знать.
Поэтому он решил следовать первоначальному плану: оставить Белу тут и посмотреть, что из этого получится.
Он повернулся, словно в нерешительности.
— Кажется… кажется, надо идти сюда. Идем!
И он провел Белу по кругу в обратном направлении, почти по тем же проходам, — и опять вывел его на то же место у выхода.
По прикидкам Джонни, было уже почти семь. Не отводя глаз от Белы, он продолжал притворяться, что ищет выход, — который был в ста футах выше по склону.
Интересно, узнает Бела как-нибудь, что уже семь? И что тогда случится такое, чего он боится? Но откуда ему знать время… и что может случиться здесь, в пещере? Или всё дело в наказании, которое ждало Белу за опоздание?..
— Джонни! — с дрожью в голосе сказал вдруг Бела в темноте над самым его ухом.
Джонни перестал притворяться, что ищет дорогу, и направил фонарик на Белу.
— А?
Бела, весь дрожа, смотрел на свод пещеры. Он не то сгорбился, не то съежился, а лицо его напряглось, точно он увидел что-то ужасное, надвигающееся на него сверху сквозь тьму и камень.
— Почти семь… Джонни… сделай что-нибудь… это сейчас случится!..
— Да что случится? Что «это»? И что я могу сделать?..
— Не знаю! — вскрикнул Бела, и эхо принесло отражение его крика: «не знаю… не знаю…»
— Ты не знаешь, что сейчас случится?
— Не знаю! Я боюсь… Это никогда еще не случалось со мной, когда я был не дома… Джонни, ты же обещал… ой, мама, мама, мама… — и Бела заплакал. Он упал на колени на цветной камень пола; слёзы градом катились по его щекам, и там, где они капали на камень, краски камня становились ярче. Бела причитал что-то по-венгерски, а потом, когда слёзы задушили его и он не мог уже говорить, просто рыдал.
— Ты не знаешь, что случится? — переспросил пораженный Джонни.
Бела попытался ответить, но подавился слезами и закашлялся — эхо прозвучало подобно чьим-то тяжёлым шагам, перекрывая срывающийся голос: