В музее зоопарка я изучил все коллекции. Последнюю зиму я постоянно чувствовал недомогание и почти не выходил из дома, а потому не посещал зоопарк несколько месяцев. Удивлению моему не было границ, когда я наведался туда в середине мая. У ограды, протянувшейся вдоль улицы Кювье, устроили новый загон, я обнаружил в нем несколько совершенно неизвестных мне представителей животного мира. В глубине загона была пещера или нора. На остальной его части, на плотной, сухой и пыльной почве росло несколько кустиков чахлой травы. Животных отделяли от посетителей две мощные решетки в полуметре друг от друга. Ничего необычного, никаких особых мер предосторожности. Но сами животные вызвали во мне ощущение гадливости, виной тому был то ли их внешний вид, то ли моя неспособность определить их принадлежность к какому-либо виду.
Размеры незнакомцев доходили до двух метров, животные лежали на земле, свернувшись клубком. Вначале я принял их за гигантских броненосцев. Ни одна табличка не указывала их название. Твари походили на чудовищный гибрид мокрицы и рептилии. От мокриц (семейство ракообразных) у них был черный кольчатый панцирь. Я насчитал шесть колец, находящих друг на друга, словно сегменты брони. Из-под последнего торчал коротенький серый хвостик. Треугольная варанья голова выглядывала спереди, словно язычок. Два неподвижных глаза были устремлены в бесконечность. На верхушке черепа виднелся розоватый сморщенный выступ, похожий на прикрытый третий глаз.
Тогда я насчитал пять животных. Другие могли прятаться в глубине пещеры. Двигались они не больше, чем крокодилы в террариуме. Мне показалось, что их черные плоские, как у змей, глаза, окруженные желтоватой роговицей, были ложными. «Странная иллюзия, сказал я сам себе. Может, они спят и видят во сне вонючие дымящиеся болота Мато-Гроссо или глубокие долины Суматры, где стелется голубоватый туман, или неведомые топи Тасмании, где такие существа только и могли появиться на свет». Я не в силах был придумать иных, более удаленных и мало исследованных мест на Земле, которые были бы их колыбелью и убежищем. Только там этот вид мог прожить без изменений миллионы и миллионы лет.
Вскоре показался знакомый служитель, он толкал перед собой металлическую тележку.
Новые жители, сказал я, поздоровавшись с ним. Странные твари!
В самом деле странные, согласился он, открыл крышку тележки и, вооружившись крюком, принялся бросать в загон куски вонючего, гнилого мяса.
Непривередливы, и то хорошо, заметил я, кивнув на тухлятину.
Он пожал плечами.
Ничего другого есть не желают. Содержание их на самом деле обходится недорого.
Я кивнул. Один из панцирей заскрипел. Животное медленно приподнялось, словно под него подвели домкрат. Я увидел, что оно стоит на множестве каких-то мясистых утолщений, похожих на щупальца актиний. Я хотел было их пересчитать, но лес ножек походил на грязный мех.
Зверь помотал головой, словно принюхиваясь к гнили. И тут-то я испытал подлинное потрясение. На какую-то долю секунды нарост на голове приоткрылся и оттуда глянул живой пронзительно-голубой глаз. Мне показалось, что он глянул прямо на меня. В этом взгляде я прочел жестокость, решительность и разум. Тварь направилась к ближайшему куску мяса и накрыла его своим телом. Может, она хотела размягчить его, а может, пасть была именно в брюхе.
Животное, наверно, было тяжелым, потому что оставило на утрамбованной земле загона продолговатый след.
Смотритель, грубоватый здоровяк, не видевший ничего особенного в новых обитателях, моих сомнений разрешить не мог. Занимался он животными недавно, не знал ни их названия, ни места, откуда их привезли. Они казались ему не более странными, чем прочие обитатели зоосада. Смрад от гнилого мяса на мгновенье сменил какой-то новый запах, но он почти тут же исчез.
Не будь я увлечен естественными науками и не води дружбы со многими сотрудниками музея, который часто посещал, мои изыскания, по-видимому, этим бы и ограничились. Я приложил немало усилий, но разузнать почти ничего не смог. Пока гигантские мокрицы (я назвал их мокрилиями) никого, похоже, не заинтересовали. Близились каникулы. Профессура, ассистенты, студенты, забыв обо всем, готовились к экзаменам, а остальные сотрудники не собирались отвлекаться от своих повседневных занятий. Будь у дирекции музея побольше штат и кредиты, кого-нибудь и назначили бы для изучения новоприбывших животных, а так приходилось ждать либо появления нового ассистента, занимающегося сходными существами, либо момента, когда кто-нибудь примется за диссертацию. А пока животные, а вместе с ними и наука могли подождать.
К тому же было не ясно, какому отделу поручить эту задачу. Внешне животные напоминали членистоногих, но их размеры, отсутствие усиков и сложных глаз, их средства передвижения исключали такую классификацию. Нельзя было отнести их и к рептилиям или земноводным. Промежуточного вида не существовало.
Только в романах встречаются ученые, готовые забросить все и вся ради раскрытия новых тайн. Истого астронома не отвлечет несущаяся к Земле комета, если он занят изучением далекой звезды. Точно так же и увлеченный зоолог даже не пересечет улицы, чтобы глянуть на огромного морского змея в ярмарочном балагане, если он не может привязать его к своим исследованиям. Наука прежде всего дисциплина духа. В нашем мире только журналисты позволяют себе разбрасываться и никогда не добираются до финиша, потому что новый сюжет увлекает их до того, как полностью исчерпан старый.
Кстати, я узнал, что один из этих верхоглядов полмесяца назад интересовался странными животными и тут же нарек их гигантскими тараканами, спутав, как это часто случается с невеждами, таракана (Blatella Germanica или Phyllodromia Germanica) и мокрицу. Журналиста сопровождал фотограф, они задали пару-другую вопросов и были таковы. После этого в одной газетенке Центральной Франции тиснули плохонькую фотографию с подписью: «Тараканы или крокодилы, эти живые ископаемые предки человека». Столичные еженедельники обошли появление новых животных молчанием. Только «Монд» опубликовала коротенькую заметку под названием «В зоологический парк поступил новый вид млекопитающих». Но и эта заметка не вызвала прилива интереса у читающей публики.
Я не стал заниматься расследованием, которое потребовало бы медленного, но верного продвижения по всем ступенькам иерархической лестницы. А потому, наверно, упустил нечто важное. В то время я еще не придавал всему этому большого значения. Зоопарки полны представителей малоизученных видов. Но мои вопросы неизменно вызывали неожиданную реакцию.
Одни из моих собеседников снисходительно усмехались. Другие спешили сменить тему разговора, словно вторжение нового вида в цитадель науки грозило опрокинуть стройное здание таксономии, а следовательно, было просто-напросто неприличным. Третьи заявляли, что и в глаза не видели нового вида, и обещали когда-нибудь глянуть на животных. Кое-кого раздражало то, что они называли прыткостью неофита. Мне не удалось уговорить хоть кого-то оторваться от дел и пойти посмотреть на предмет разговора. И в каждом я чувствовал непонятное мне смущение. Смущение, смешанное с каким-то неосознанным страхом. Скорее всего, это происходило либо от невозможности классифицировать животных, либо от отвращения, вызванного гнусным обликом тварей.
Я обратился к библиотекарю музея, хрупкому человечку неопределенного возраста с густыми седыми бровями, чья любезность сравнима лишь с любезностью его коллег из Британского музея. В одиннадцати тысячах пятистах шестидесяти томах музейной библиотеки ничего похожего не описывалось. Правда, мы не успели просмотреть все тома.
Быть может, уважаемый профессор Шметтерлинк сообщит вам что-нибудь дельное, сказал мне библиотекарь в заключение, когда мы отказались от изнурительных поисков. Он интересовался этими животными.
Я смутно помнил профессора Шметтерлинка, старого, но весьма уважаемою человека. Не знаю, имел ли он право на звание профессора, поскольку никаких диссертации никогда не защищал. Он как-то незаметно перешел из стана студентов в стан преподавателей, оставшись по своему складу вечным студентом, и я тут же поверил, что в нем было достаточно юношеской любознательности, чтобы обратить внимание на странных существ.
Он уехал? спросил я разочарованно.
Разумеется, почти шепотом ответил библиотекарь, хотя кроме нас в кабинете никого не было. Вернее будет сказать, он исчез.
Исчез? повторил я, ничего не понимая.
Кажется, он отсутствует уже две недели. За это время его никто не видел. Секретарь музея даже кого-то отправлял к нему домой, дабы осведомиться, не болен ли он. У него нет телефона. Дверь была заперта, а ставни прикрыты. Консьержка не знает, где он.
Ему могло стать плохо, когда он сидел дома, сказал я поморщившись, а…
Ну что вы, консьержка убирает в его квартире по утрам. Она позволяла директору посетить квартиру…