– Ничего страшного.
– Да? – Миша улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. – А я боялся, вы ругаться будете.
Людмила Алексеевна поняла, что пропала.
В столовой буфетчица сказала Людмиле Алексеевне, что драматург вместе с артистом Зверевым, исполнявшим в спектакле роль хулигана, всю ночь ездил по саунам и другим злачным местам. Она почувствовала себя нехорошо, сжала губы почти что в точку и промолчала.
– Зверев пистон от жены получил уже, – сообщила буфетчица.
Людмилу Алексеевну мало тревожила судьба Зверева. С одинокой тарелкой на подносе она отошла от стойки. Сидела после за столом с абсолютно прямой спиной и переживала предательство. Рисовая каша на молоке осталась нетронутой.
Кому можно верить?
Когда артисты театра репетировали пьесу, они на время репетиций начинали разговаривать репликами из спектакля. Людмиле Алексеевне эта манера не нравилась.
Неужели нельзя найти своих слов?
Но теперь она сама шагала по коридору и еле слышно повторяла реплику из какой-то французской комедии: «Ангельская внешность, черная душа; ангельская внешность, черная душа; ангельская внешность, черная душа; ангельская внешность, черная душа…» – и так бесконечно.
Людмила Алексеевна внезапно остановилась, не дойдя до кабинета.
Ангельская внешность, черная душа… Что за ерунда?
И правда, подумала она, кому можно верить? Неопрятной бабе-буфетчице, интриганке и сплетнице?
Когда Людмила Алексеевна улыбалась, она становилась беззащитной и выглядела старше своих лет. Улыбалась Людмила Алексеевна редко и улыбки своей стеснялась. Но в коридоре она была одна.
Внезапно молодой голос произнес:
– Людмила Алексеевна.
Завлит стала строгой.
– Как вы себя чувствуете?
– Честно говоря, не очень. Хотел сходить в музей Иванова. Я же успею?
– Конечно, – оживилась Людмила Алексеевна. – До премьеры еще масса времени. Хотите, я вас провожу?
«Что я делаю?» – подумала она.
Вышли на улицу.
Драматург Миша, несмотря на похмелье, держался молодцом.
– Вот здесь я тогда свалился, – сказал он, показывая пальцем на длинную полоску льда.
По дороге Миша улыбался, старался не дышать в ее сторону и голову нес осторожно, поворачивал ее к собеседнику медленно и печально, и это было очень заметно.
Пьяных Людмила Алексеевна по роду службы видела чаще, нежели трезвых. Привыкла к ним, не осуждала, приводила в чувство и сажала в такси.
Но Мишино пьянство ее сильно расстроило. Она подумала, что зря он связался с театром. Такой молодой, неопытный. Это ему навредит. С годами раздастся в поясе, покраснеет, оплывет лицом, отрастит бороду, наденет очки и станет записным драмаделом, пропитым и циничным. И будет сочинять обязательно про деревню. Такие только про деревню пишут. Людмиле Алексеевне очень не хотелось подобного будущего для Миши.
Она предложила ему таблетку от головной боли. Миша взял сразу две, разжевал их тут же, на морозе, не запивая. Через какое-то время, слава Богу, повеселел, начал жестикулировать.
По дороге в музей артиста Иванова им встретился мужчина, ведущий на поводке сутулую и жизнерадостную собаку. Людмила Алексеевна поздоровалась с собакой, как это она обычно делала, сказала животному несколько теплых слов и пошла дальше.
– А с хозяином вы почему не поговорили? – вдруг спросил Миша.
– Что? – не поняла Людмила Алексеевна.
– То есть вы к животному, как к человеку, обращаетесь, а хозяина ее даже не замечаете. Так?
Людмила Алексеевна только теперь поняла, что на нее нападают:
– Мы с ним не знакомы. А чем вы, собственно, недовольны?
– Выходит так, что люди вашего внимания недостойны.
Миша смотрел ей прямо в глаза, и она не могла разобрать, шутит он или нет.
Видимо, прошла голова.
– Перестаньте, – сказала она. – Я общаюсь с теми, с кем считаю нужным.
Миша в ответ театрально хмыкнул, видимо, не зная, что еще сказать.
Зря я ему дала таблетку. Только злой стал.
В музее Миша предложил ей взять его под руку. Просто подставил свою руку колечком. Она оперлась, и Миша повел ее по залам. Старинная мебель, тусклые зеркала на стенах, скрипучий паркет. Людмиле Алексеевне ненадолго показалось, что ее ведут на бал, что сейчас откроются невысокие двустворчатые двери и их встретит шумная толпа. Мужчины с интересом посмотрят на нее, а женщины специально отвернутся и станут ей завидовать, нервно обмахиваясь веерами.
– Девушка, – послышался грубый голос музейной работницы, – за ленточки заходить нельзя.
– Извините, – сказала Людмила Алексеевна и расплылась в улыбке.
Девушка! Девушка! Девушка!
По дороге в театр она улыбалась без стеснения.
Спектакль получился с размахом. Зрители увидели настоящий каток, по которому дергались цветные пятна. Для местного зрителя это было ново. Раздались аплодисменты. Артисты забегали, закричали. Действие началось.
Драматург попросил себе место с края, возле прохода, словно собирался сбежать с собственной постановки. Вскоре после начала он достал фотоаппарат и принялся делать снимки, ослепляя вспышкой артистов и зрителей.
Главный заметил вспышки и послал Людмилу Алексеевну к Мише сказать, чтобы тот убрал фотокамеру. Она подчинилась. Пошла, согнувшись в три погибели, а потом и вовсе передвигаясь на корточках, чтобы не мешать зрителям. Добралась и тронула Мишу за плечо. Он смешно дернулся, испугавшись, и обернулся. Увидев ее, тепло улыбнулся. Людмила Алексеевна, сидевшая на корточках, покачнулась и чуть не завалилась назад. Миша вовремя схватил ее за руку и так и не отпускал в течение всего разговора.
– Снимать нельзя.
– Что? – переспросил Миша.
– Фотографировать нельзя.
– Почему?
– Это запрещено.
– А почему? – не унимался Миша.
– Главный не разрешает, – сказала Людмила Алексеевна громко, практически рявкнула. Да так, что зрители слева от Миши обернулись и посмотрели на завлита неодобрительно, как умеют смотреть только в провинции.
Людмиле Алексеевне показалось, что Миша расстроен, обижен приказом главного, но вида он не подал, отчего она сама расстроилась, почувствовала, что она во всем виновата. Миша, отпустив ее руку, аккуратно убрал фотокамеру в чехольчик, а чехольчик пристегнул к поясу. Ни слова ей не сказав, он отвернулся и стал смотреть на сцену. Людмила Алексеевна посидела немного на корточках из вежливости возле его кресла и утиным шагом пошла к выходу.
В предпоследнем ряду партера на приставном стуле сидела та самая брюнетка-корреспондент. Она бросила на Людмилу Алексеевну насмешливый взгляд. Завлит быстро встала и мило улыбнулась наглой девушке.
Покинув зал, Людмила Алексеевна направилась к билетерше:
– Почему у вас зрители посреди прохода сидят?
– Так аншлаг, просили стульчик.
– Вот директору будете это потом объяснять. Вы спектакль срываете. У артистов половина выходов через зал.
Билетерша побежала освобождать проход.
Во время антракта, как правило, Людмила Алексеевна ходила в мужской туалет и выгоняла оттуда курящих школьников. Это была ее обязанность. Однажды ее попросил об этом директор Камиль Маратович, и с тех пор это стало ее обязанностью.
Школьники тихо матерились, бросали сигареты в унитазы и шли досматривать постановку. А Людмила Алексеевна чувствовала себя нужной.
Распахнув дверь туалета, Людмила Алексеевна по-хозяйски вошла в уборную. Драматург Миша стоял с сигаретой в руке. Он испугался ее появления не меньше подростков, ибо вид Людмила Алексеевна имела решительный.
– Извините, – сказала Людмила Алексеевна, остановившись.
– Это вы меня извините, – сказал Миша.
– У вас сигарета упала.
Миша улыбнулся:
– Это я ее выбросил. По школьной привычке, знаете.
Миша тихо засмеялся и тряхнул головой.
– Голова все еще болит?
– Я нервничаю, – сказал драматург. – У гардероба сейчас дежурил. Смотрел, как зрители уходят.
– Не стоит переживать.
– Не могу. Как будто экзамен сдаю.
У Людмилы Алексеевны защипало глаза, то ли от чувств, то ли от хлорки.
– Там еще несколько человек стояли, с номерками, когда я уходил.
– Они просто выйдут покурить и вернутся.
– Вы уверены?
– Конечно. Не волнуйтесь. Спектакль публике нравится. Она живо реагирует. Хлопает.
Людмила Алексеевна хотела положить Мише руку на плечо, но передумала и еще раз повторила:
– Не волнуйтесь.
– Ладно. Не буду, – улыбнулся Миша.
Когда они выходили из туалета, увидели зрителей, выстроившихся в очередь. Людмила Алексеевна услышала, как отец сказал своему долговязому сыну:
– Хрен мы с тобой в театр еще пойдем.
Второй акт Людмила Алексеевна смотрела сидя на балконе. После начала действия она загнала двух задумчивых подростков обратно в зал, а сама поднялась наверх.