— Хотя нет. Смотри, он чистенький. Никаких этих… следов. От страха скопытился, не иначе.
— Да, впечатляет. Значит, не зря нам…
— Звонят, кажется, — перебил говорившего его собеседник и извлек из-под светлого пиджака мешковатого покроя мобильный телефон: — Да, я слушаю. Да. Что? Удачно ли прошло? Ну… наверно, удачно. Только старик тоже готов. Хоть и кавказец. Повторить на молодом? Ясно. Есть у меня один вариант. Совсем без башни человек. Да, на игле. Психостимуляторами по вене двигается. Делать?
Глава 1 Вызов
Весь вечер я занималась тем, что совершенствовала свое и без того немалое (об этом я могу говорить без всякой ложной скромности) искусство кулинара. На этот раз я чудодействовала над креветками.
У нас в России не особенно ценят их специфические вкусовые качества, да и во многом все упирается в утилитарный финансовый вопрос: на картошку бы денег хватило, не то что там на всякие деликатесы.
Ну да ладно, к бедным слоям населения меня отнести едва ли можно, несмотря на то что на официальном месте своей работы — в Комитете солдатских матерей, где я числилась в должности юрисконсульта, — моя зарплата составляла далеко не астрономическую сумму. Полторы тысячи. И не долларов, как могло бы показаться иному прочитавшему о моих экспериментах с креветками, а самых что ни на есть родных «деревянных».
А на креветки и крабы были, скажем так, другие источники дохода.
Но приготовить одно из своих любимых блюд так, как я того хотела, мне было не суждено. Обычно это делается так: очистить креветки, извлечь мясо, затем на сковороду вылить масло и обжарить на несильном огне измельченный чеснок, а через некоторое время положить к нему креветки. Посолить, поперчить, добавить уксус, муку и оставить томиться несколько минут.
А затем претворить в жизнь вторую часть кулинарного действа: приготовленные креветки, смешанные с чесноком, выложить в глубокую посуду, посыпать мелко порубленной зеленью кориандра, базилика и мелиссы, а также добавить тертый мускатный орех.
Чтобы устроить совсем уж незабываемый пир души и тела, готовое блюдо следует залить белым вином.
Вот такие тонкости.
Но я не успела выдержать всю рецептуру, как говорится, от корки до корки: в самый ответственный момент, когда мне следовало бы положить в обжаренный чеснок мясо креветок, раздался звонок в дверь. Я пожала плечами и продолжила работу. Такого не бывает, чтобы ко мне приходили в девять часов вечера без предварительного звонка — никогда. Наверно, это чья-то глупая шутка.
Скорее всего по подъезду бегают хулиганистые мальчишки и коротают свой досуг, названивая в квартиры жильцов.
Но когда в дверь позвонили вторично, я была вынуждена признать, что кто-то на самом деле упорно тщится ворваться в мое обиталище.
Что ж, делать нечего. Я наскоро выложила мясо креветок в сковороду, прошла в прихожую и, вздохнув, начала открывать дверь, уже запертую на ночь на несколько замков, потому как гостей я сегодня не ждала.
— Кто там?
— Юленька, это я… Екатерина Ивановна, — раздался за дверью дрожащий женский голос, в котором явно слышались звенящие истерические нотки, так, словно его обладательница балансировала на грани жестокого нервного срыва. — Открой, пожалуйста… я тебя сегодня весь день искала… не знаю, что делать… Господи, не понимаю…
Этот бессвязный набор слов, произнесенный непослушными губами измученной женщины, говорил о том, что произошла какая-то беда. Быть может, даже непоправимое горе.
— Да, да, конечно, тетя Катя… одну секунду.
Я быстро открыла дверь.
На пороге стояла невысокая полная женщина лет сорока пяти, с широким круглым лицом и серыми глазами. Это была моя соседка по площадке, Екатерина Ивановна Баловнева.
До того момента я знала ее как человека, судьба которого полностью соответствовала его фамилии. Баловень. Баловень судьбы. Всякий раз, когда мне приходилось ее видеть, на этом круглом лице было написано добродушное, полнокровное довольство жизнью.
Нет, нельзя сказать, что ей жилось так уж легко — да кому вообще легко в наше время, даже «новым русским»! — но она никогда не унывала, а в серых глазах отражалась великодушная готовность преодолеть все трудности, десятками выползающие из вязкой рутины быта, и все-таки жить хорошо и весело, несмотря ни на что. Ее квартира всегда была полна гостей — ее друзей и знакомых, сослуживцев ее мужа, работающего в небольшой частной фирме, наконец, друзей ее детей.
И вот — первый раз за все время, что я ее знала, — на ее круглом добром лице было написано отчаяние. Откровенное, всепоглощающее. Нельзя даже сказать, что она была бледна — потому что назвать бледностью эту мертвящую пепельную серость, словно ожог, словно ядовитый мох расползшуюся по лицу, было нельзя.
Серые глаза ничего не выражали. Ничего. Вы когда-нибудь смотрели в глаза слепых? Правда, говорят, у них самый всевидящий взгляд, потому что он улавливает то, что недоступно взору нормального зрячего человека.
Если рассуждать так, то глаза Екатерины Ивановны были еще более слепы, чем у того, кто лишен счастья видеть. Стеклянные. Мертвые.
— Проходите, тетя Катя, — поспешно сказала я. — Что-то случилось?
Она не ответила, только шагнула через порог и тут же присела на низенький мягкий пуфик, словно ноги не слушались ее. Впрочем, вероятно, так оно и было.
— Выпьете воды? — с тревогой спросила я и, не дожидаясь ответа, бросилась в кухню.
От сковороды с креветками уже поднимался подозрительный дымок, напоминающий о том, что пора помешать их, но я не обратила внимания на это.
Я провела Баловневу в комнату и усадила в кресло.
— Хотите, курите, — предложила я, вспомнив о том, что в те редкие минуты, когда тетя Катя сильно нервничала и была в дурном расположении духа, она бралась за сигарету.
И я пододвинула ей пепельницу и поднесла зажигалку. Хотя, конечно, дымить у меня в квартире не принято. Но сейчас был не тот случай, чтобы говорить о моих привычках и нормах поведения в моей квартире.
— Так что такое случилось?
— Моего сына…. его… вот так, — выговорила она и захлебнулась глухим, без слез, хриплым рыданием. По всей видимости, она была так потрясена, что даже не могла плакать — слезы теснились где-то глубоко, но никак не могли прорваться, чтобы хоть немного снять это жуткое напряжение.
Откровенно говоря, я многое повидала на своем веку, мне приходилось видеть кровь и слезы, но такого лица, какое было сейчас у этой жизнерадостной, молодой и привлекательной женщины… такого еще видеть не приходилось.
— Что… что-то случилось с Петей?!
…Насколько мне было известно, у Екатерины Ивановны было двое детей: старший сын Петя и дочка Аня.
— Нет… не Петя. Саша… это мой сын от первого брака. Я же второй раз замужем… и вот он.
Дальше Екатерина Ивановна продолжать не смогла: бог сжалился над ней и ниспослал ей возможность выплеснуть свое горе в безудержной слезной истерике.
Успокаивать ее пришлось долго. Отпаивать кофе, раз за разом подносить к сигарете огонек зажигалки, пока наконец Екатерина Ивановна не обрела способность говорить.
— Саша… это мой старший сын. От первого брака. Я тогда была совсем еще молода… не сложилось. Тот, первый… у него сейчас другая жена. Сашу забрали в армию. И вот…
Голос ее прервался, но я и без того поняла, что именно последует за этой жуткой паузой. Да и что может ожидать мать солдата, который в пору кровавой чеченской войны призван в доблестные армейские ряды?
— В общем, они прислали запаянный цинковый гроб и написали… что, дескать, так и так… погиб при исполнении. Но Витя… мой первый муж… он по образованию врач. Он открыл гроб, чтобы… в общем, чтобы похоронить по-человечески… нашего Сашу. Похоронить. А там… а там… — Екатерина Ивановна прижала ладонь к мокрым глазам и, хрипло, с надрывом выдохнув, произнесла: — Одним словом, Витя сказал, что такого не может быть. Что Саша погиб не от пули и не от разрыва снаряда. Такое впечатление… будто он обгорел. Но Витя говорит, что ожоги так не выглядят… Это что-то… он сказал про бактериологическое оружие… с Сашей… делали что-то жуткое.
В общем, это было странно, если даже не учитывать того, что произошло с телом Саши Путинцева. Цинковый гроб вскрыли? Но ведь это само по себе — вопиющее происшествие. Ведь, как известно, гроб должны сопровождать посланцы из воинской части, в которой служил покойный. Так сказать, почетный караул. И пока гроб не опустят в землю, они, эти люди, должны находиться при нем неотлучно.
И никакое вскрытие гроба — само по себе дело нелегкое и весьма трудоемкое — не может произойти без ведома этих посланцев. Ведь можно и поплатиться: полетят их погоны, как осенние листья, отступи они в чем-то от буквы армейского закона.
Но, конечно, все это я не стала вываливать на Екатерину Ивановну. Ей, бедной, и без того хватит.