Потом он опустил бластер и снял с себя разодранную! одежду. Морщась от боли в ранах, тоже влез на стол. Экран стола и тело красавицы запачкались его кровью.
Брем навалился на женщину и его пальцы сладострастно сомкнулись на хрупкой, взрагивающей шее. Красотка забилась, потом затихла, только рот ее судорожно дергался и вздымалась грудь, словно силясь набрать воздуху…
Стискивая женщину все сильнее, он не отрывал глаза от месива давящихся человеческих тел в лабиринте. Зрелище страшной мясорубки распаляло его страсть, при внося в нее особую сладость. Он погружал ногти в нежную кожу женщины, кусал ее губы и стонал, испытывая жгучее наслаждение, глушившее сознание близости смерти и боль от множества ран.
Наконец содрогания животного восторга сотрясли его изувеченное тело — содрогания, на которые ушли его последние силы. Сознание его затуманилось…
Первой очнулась женщина. Пачкаясь в липкой крови, она выбралась из-под грузного тела гладиатора. Спрыгнула на пол, подобрала бластер. С неистовой злобой ударила Брема концом ствола, ткнув в одну из самых глубоких его ран.
Он испустил мучительный стон.
— Подымайся, убийца, — срывающимся голосом сказала она.
Брем разлепил ресницы. Измазанная кровью голая красотка целилась в него из бластера. Она держала тяжелое оружие неумело, сновали ее пальцы, пытаясь нащупать спусковую кнопку.
Откинувшаяся рука Брема коснулась бокала. Внезапным движением он выплеснул остатки вина ей в лицо. Она почти непроизвольно надавила на кнопку. С яростным шипеньем вырвался луч и ударил по столу, по груде жетонов, по ногам заревевшего от боли Брема.
Он дотянулся до бластерного ствола и отвел его в сторону. Луч прошелся по люстрам — с сухим треском они погасли одна за другой. Затем погас и сам луч — это Брем вырвал, наконец, бластер из рук женщины. Салон погрузился в темноту. Корчась от страшного ожога на бедрах и в паху, Брем вцепился в запястье красотки, не давая ей ускользнуть, сполз со стола и, превозмогая невыносимую боль, притянул ее к себе.
Истошно визжа, она шарила пальцами по его лицу. Нашла наконец глаза, впилась в них ногтями. Глаза потекли. Обезумевший от ярости и боли Брем не замечал этого. Подмяв ее под себя, он давил и ломал ее хрупкие ключицы. А когда нащупал шею, испустил громкий, полный звериного восторга рев…
В салон, выбив двери, ввалились члены экипажа с бластерами. Их встретили сумерки и мертвая тишина. Забрызганный кровью экран еще мерцал, показывая опустевший лабиринт. Там тоже все успокоилось. Погибшие в давке клоны растворились в воздухе мрачной планеты, лишь кое-где под стенами виднелись тела людей раздавленные и неузнаваемые.
Пошарив по салону фонариками, звездолетчики наткнулись на несколько обгорелых трупов. Два из них простертые возле стола, казалось, еще сжимали друг друга в объятиях — то ли в последнем порыве любви, то ли в приступе смертельной ненависти.
Александр Чернобровкин КРЫСИНЫЙ ДЬЯВОЛ Рассказ
1— Может, хватит одной крысы? Они же крупные — как кошки!
— Кровь должна попасть в желудок теплая и несвернувшаяся. Брать будем из двух крыс одновременно, чтобы быстро натекло необходимое количество… Ты готов?
— Да.
— Начинаем… Осторожней со скальпелем!
— Тупой он какой-то!
— Каким и должен быть… Подержи мензурку, я приготовлю шлангочку.
— Давай… Ох и крикливый у нас пациент! Месяц на свете живет, а орет громче взрослого. И брыкается: голодный, бедняжка! А какие ноги у него кривые! Младенцы все такие безобразные?
— Все.
— Странно: из такого уродца вырастет красавец-мужчина… Не пойму, похож он на отца или нет?
— Похож.
— Вы с ним были друзья?
— Да.
— Если б он знал, что ждет его сына…
— Он знал. Мы вдвоем работали над этой проблемой пришли к Одинаковому решению.
— И обязательно ребенок? Разве нельзя взрослого? — Нельзя. Срабатывает только на ребенке и только на грудном.
— Жаль!..
— Давай мензурку.
— На… Подержать шлангочку? А то еще перекусит.
— У него зубов нет.
— А слезы уже есть… Так сморщился — не могу смотреть!
— Кто там тарабанит?!
— Она.
— Я же приказал не выпускать из комнаты!
— Что могут поделать двое мужчин с матерью, спасающей сына? А остальные все ушли на раскопки.
— Пойди помоги, я сам закончу… Отвели ее?
— Еле справились втроем.
— Что за кровь на лице?
— Поцарапала.
— А пятна на рукаве?
— Молоко…
— Не подходи близко: ты не стерилен.
— Какая разница… Смотри, затих. И позеленел, как лягушка. Он не умрет?.. А если умрет, если ты ошибся?
— Выкинь тушки доноров и продезинфицируй инструменты.
— Сейчас… А все-таки, что если ты не прав, если эксперимент не получится?
— Значит, погибнем все.
2— Ну, как себя чувствует наш пациент?
— Спит.
— Температура упала?
— В пределах нормальной.
— Дышит ровно и не потеет… Но как он похудел! личико стало совсем стариковским!
— Потерял пол кило.
— Ух, не хотел бы я, чтобы мой сын оказался на его месте!
— Придется.
— Умом понимаю, а сердцем никак не могу согласиться… Она спрашивает, когда забрать ребенка?
— Вечером.
— Его можно кормить грудью? Не окрысинел — не откусит?.. Шучу.
— Можно.
— Если не возражаешь, его отнесу я.
— Да, так будет лучше.
— Прости ее…
— Бог простит.
— Она говорит, что ты сделал это из ревности, потому что ребенок от него, а не от тебя. Над своим ты бы такое не вытворял.
— Над моим делал бы он. А я бы вместо него отдал ей и будущему ребенку свою жизнь.
— Да, страшно все получилось… Ты ее до сих пор любишь?.. И теперь она никогда не будет твоей… Когда повторим эксперимент?
— Через две недели.
— Она опять будет драться… Может, снотворное подсыпать?
— Повлияет на молоко. Эксперимент должен быть чистым. Мы не имеем права рисковать.
3— Бедный старый добрый пес! Он был единственным развлечением в нашем подземелье. Сам умер или укол ему сделал?
— Укол.
— Правильно. Больно было смотреть, как мучается… Шерсть вся вылезла. Лысый пес. А шею как разнесло! Что у него с шеей?
— Резкое увеличение щитовидной железы. Большую дозу получил.
— Там, в развалинах?.. Да, если бы у нас и был собачий противогаз, все равно нельзя было надеть… Бедный пес: даже после смерти еще раз послужит людям!.. Не будем его… расчленять?
— Нет.
— Понимаю: старый друг, больно.
— Не в этом дело. И так… заинтересуются… Бери его, а я Ребенка понесу.
— Лучше я ребенка: я моложе, а ребенок тяжелее собаки. Он не слишком большой для полутора лет?
— Нет, развивается нормально.
— Смотри, как он болтает и улыбается! У-у, зубастый какой. В коня пошел корм! Интересно, о чем он говорит? Может, снимем пока шлем?
— Нет.
— Нет — так нет… Ему не холодно будет в ползунках и рубашечке, может потеплее оденем?
— Нельзя. Запах тела должен быть сильным. Иначе…
— Ясно… А это не слишком опасно, что он так — без защитного костюма?
— Прогулка продлится недолго. Только убедимся — назад.
— Фу-у, устал по этим лестницам с непривычки!
— Давай я понесу ребенка.
— Не надо, справлюсь. Раньше я здесь часто ходил.
— Зачем?
— Посмотреть… Знаешь, сидишь в этих мрачных серых стенах, так надоедает, думаю, пойду хоть гляну на волю…
— И помогало?
— Еще хуже становилось. Вокруг снег и бетонное небо. Взвою волком — и бегом вниз… А потом бросил, чтоб не расстраиваться, месяца три уже не был.
— Напрасно: небо просветлело.
— Вижу!.. Солнце! Смотри — солнце!
— Восемнадцатый день появляется.
— А почему ты молчал?!
— Не хотел расстраивать. Все начали бы рваться туда, а там…
— А там ничего, только снег… Нет, вон земля появилась — видишь, чуть правее?.. И больше ничего и никого…
— Сейчас кое-кого увидишь. Выстреливай собаку. Чтоб метрах в пятидесяти от входа упала.
— А не дальше? Больше будет шансов спасти, если что…
— Не спасешь. Только отодвинешь смерть на время. На очень короткое.
— Ясно… Там упала?
— Да.
— Смотри, со всех щелей полезли!.. Ой, сколько их! И какие крупные!.. Интересно, чем они питаются?
— Трупами.
— Да, в развалинах еды у них много, а они везде пролезут, на то они и крысы… Странно, как это они до нас еще не добрались?
— Хватает пищи. Но Скоро доберутся. И просто так мы с ними не справимся…
— Одни крысы. И больше ничего живого!
— И мы.
— Да… Бедный пес! В минуту слопали, кости грызут! Бр-р!..