Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

Жюльетта Бенцони Сын Авроры

Посвящается Мари-Клер Повельс, чья милая родственница оказала маршалу Морицу Саксонскому небезызвестные «милости», что кровно породнило ее с самой Жорж Санд[1].

Часть первая «Милый маленький Бастард...»

Глава I Дамы Кведлинбурга

«Помилуйте!» — подумала Аврора, когда ее, в полнейшем смятении, препроводили в кабинет на встречу с аббатисой. «И зачем я только сюда пришла? Эта женщина меня даже не ждала!»

Ей и впрямь были не рады, о чем вполне красноречиво свидетельствовало отстраненное выражение лица княгини Анны-Доротеи Саксен-Веймарской[2], которая в то время управляла резиденцией светских канонисс[3] в Кведлинбурге. Госпожа аббатиса обладала удивительной для своих зрелых лет жизненной энергией, а вкупе с благородным происхождением это давало ей право открыто демонстрировать свое отношение к окружающим, пусть даже и негативное. Однако же ее безупречное воспитание позволяло ей несколько сгладить эффект презрительного удивления, выдаваемый лишь слегка приподнятой бровью:

— Вы утверждаете, господин фон Бехлинг, что Его курфюрстская светлость князь Фридрих Август оказал мне большую честь, в письменной форме оповестив меня о прибытии графини фон Кенигсмарк?

Внимание аббатисы переключилось на бывшего канцлера Саксонии, чье лицо, носившее явные следы весьма близкого знакомства с «божественной бутылкой», вдруг покраснело и стало такого же цвета, как и перья на его шляпе.

— Ну, разумеется, Ваше высокопреподобие! И у меня есть кое-что, что позволит разъяснить все наши вопросы.

Дрожащей рукой Бехлинг извлек из кармана письмо с личной печатью Его Высочества и с поклоном передал его аббатисе. Та поспешно вскрыла его и, нацепив очки, принялась внимательно изучать содержимое, в то время как Бехлинг, будучи в явной растерянности, посмотрел на Аврору беспокойным, затравленным взглядом. Она ответила ему лукавой улыбкой: ситуация начинала ее забавлять, даже несмотря на то, что спесь приходилось поумерить. Она и впрямь чувствовала, что все закончится ровно так, как она себе и представляла, покидая Гослар: скорым и беспрепятственным возвращением в Дрезден.

Прошло около года с тех пор, как она уехала из Дрездена в Гарц, где родила сына, отцом которого стал князь-курфюрст Фридрих Август Саксонский[4]. Он был настолько от нее без ума, что готов был даже пойти на развод и сделать любимую фаворитку своей женой. И все действительно случилось бы именно так, если бы его законная супруга — боязливая и нерешительная Кристина Эберхардина фон Бранденбург[5] — не забеременела практически одновременно с Авророй. Разумеется, любовникам необходимо было расстаться. В довершение ко всему, князю, во главе десятитысячной армии, необходимо было срочно отбыть в Вену, куда его вызвал император. Последний нуждался в поддержке в своей бесконечной войне с турками, захватившими к тому времени большую часть Венгрии. Тогда Аврора добровольно согласилась на ссылку, рассчитывая, что она не будет долгой, хотя ее изгнание оказалось слишком похожим на тюремное заключение. Разница состояла лишь в том, что вместо холодной темницы ей были предоставлены уютные апартаменты Генриха Кристофа Винкеля, бургомистра Гослара. Однако факт оставался фактом: покидать это милое место ей было запрещено...

Роды были сложными и крайне болезненными, однако результат оправдал все ожидания: Аврора с первого же взгляда полюбила своего очаровательного малыша и назвала его Морицем. Увы, на исходе третьей недели ей пришлось с ним расстаться, дабы тот не попался в руки графа фон Флемминга[6], канцлера, который, в отсутствие князя заправлял всеми делами в Дрездене. С Божьей помощью своевременно проинформированной Авроре удалось переправить сына в Гамбург, вольный город, где у Кенигсмарков было свое имение. Однако за это ей пришлось заплатить немалую цену: о возвращении в Дрезден теперь не могло быть и речи, к тому же с тех пор она находилась под пристальным наблюдением людей Флемминга. И вдруг, накануне, к ней как гром среди ясного неба заявился бывший канцлер фон Бехлинг (которого Аврора всегда была склонна считать скорее другом, чем врагом) — и не просто так, а в королевской карете! Неужели она, наконец, получит долгожданную свободу?

Но вскоре все надежды рухнули: Аврору привезли не в Дрезден, не в Гарц, а к Кведлинбургским канониссам, где ей суждено было стать настоятельницей, причем, как говорилось в письме Фридриха Августа, не просто так, а «по его личной просьбе»...

Это стало страшным потрясением для Авроры. В сложившейся ситуации даже тот факт, что богослужение в знаменитой обители канонисс считалось большой честью, было весьма слабым утешением. Канониссами могли стать только самые благородные женщины и девушки дворянских кровей, а статуса аббатисы и вовсе удостаивались лишь княгини, что позволяло им принимать участие в епископской ассамблее. Кроме того, канонисс сложно было назвать затворницами: они вели вполне светскую жизнь, могли сами распоряжаться своим временем и даже отлучаться из монастыря. К тому же все монахини, за исключением аббатисы и настоятельницы, были вправе нарушать обеты и выходить замуж.

Размышляя об этом по дороге в монастырь, Аврора почти поверила в то, что все будет не так уж и плохо, однако знакомство с аббатисой расставило все по своим местам. Молодая женщина дорого бы заплатила, чтобы забыть эту нелепую сцену как страшный сон!

Окончив чтение, преподобная мать Анна-Доротея положила письмо перед собой на письменный стол, и ее губы тронула легкая тень хитроватой усмешки:

— Похоже, предыдущее письмо Его курфюрстской светлости где-то затерялось... Равно как и мой предполагаемый ответ. Что же, князь мне пишет так, будто ничего особенного не произошло. Думаю, этим и следует ограничиться.

— Что вы имеете в виду, Ваше высокопреподобие? — осведомился заметно приободрившийся Бехлинг.

— О, все очень просто. Графиня фон Кенигсмарк станет одной из нас. Ее дворянский титул и прославленная фамилия дают ей на это полное право... Не говоря уже о воле Его курфюрстской светлости, который высказался на сей счет весьма недвусмысленно. Став полноправным членом нашего капитула, она сможет получать доход с церковного имущества, а также ей передадут в личное пользование дом, который она будет покидать исключительно по собственному желанию и где сможет принимать друзей или родственников. Нужно будет соблюдать всего лишь одно условие: лица мужского пола обязательно должны будут уйти до вечернего закрытия наших ворот. С завтрашнего же дня начнется церемония ее посвящения, тут, я уверена, все пройдет гладко. Однако, что касается должности настоятельницы... тут есть некоторые сложности.

— Но как же так? Монсеньор хочет, чтобы...

— Исключено! В этой области он распоряжаться не в праве. Приорство имеет выборную структуру, и для того, чтобы быть выбранной настоятельницей, необходимо собрать две трети голосов. Нашей новоиспеченной сестре надлежит предложить свою кандидатуру на этот пост в установленном порядке.

Последние слова аббатиса произнесла решительно и резко, а по тому, как она поднялась, вывод напрашивался сам собой: аудиенция была окончена. Впрочем, у пожилого дворянина, похоже, имелись еще кое-какие вопросы:

— Могу я хотя бы спросить, вакантно ли еще место настоятельницы?

— Разумеется. Избрание моей правой руки, которая придет на смену любимой нами сестре Лихтенберг, не должно совершаться впопыхах. От себя добавлю только, что у нас уже есть три кандидатки на этот пост, причем все — дамы в высшей степени почтенные! — произнесла аббатиса, смерив бывшего канцлера взглядом, настолько тяжелым и жестким, что им впору было забивать гвозди.

После этих ее слов господин фон Бехлинг покорно умолк, однако Аврора при слове «почтенные» покраснела от досады. Все было ясно как Божий день: у нее не было ни единого шанса стать настоятельницей. Отныне ей следовало довольствоваться статусом обыкновенной пешки, что решительным образом шло вразрез с ее глубокой натурой и честолюбивым характером. Пришло время показать шипы.

— Обдумав ваше предложение, дорогой друг, — начала она дерзко, обращаясь к Бехлингу и словно не замечая аббатису, — я полагаю, мне придется отказаться от той чести, что мне оказывают. Будучи женщиной общительной, я на дух не переношу показного целомудрия и кричащей добродетели. Они отравляют мою жизнь! Пойдемте же!

С этими словами она продемонстрировала в сторону аббатисы небрежный намек на реверанс, но не успела сделать и пары шагов, как Анна-Доротея крепко ухватила ее за локоть: