Через несколько секунд принц услышал, как вскрикнул Шаверни, получив удар шпагой.
Гонзага насмешливо бросил:
– Поторопись, Лагардер! Ты увидишь, что до свадьбы тебе еще далеко.
Дело было сделано, и Гонзага поспешил к своим, нисколько не заботясь о тех, кто остался у ворот церкви, – он не знал, кто они и сколько их – и кому грозила верная смерть.
Голос Лагардера зазвенел, как сталь, в безмолвии ночи:
– Те, кто не хотят быть соучастниками убийцы Филиппа Гонзага, могут уйти!
Никто не отозвался.
Но Лагардеру почудился чей-то сатанинский хохот, а затем конские копыта застучали по булыжной мостовой улицы Дёзеглиз. Сердце его рванулось следом, но было поздно… Он не успел!
На пороге церкви он наткнулся на упавшего Шаверни и воскликнул:
– Неужели убит?
– Прошу прощения, не совсем, – ответил маленький маркиз. – Черт возьми, шевалье! Я никогда не видел, как ударяет молния… у меня мурашки по коже бегут, когда подумаю, что на той мадридской улице… Вы не человек, а дьявол! Те, кого вы поразили… как бы между прочим… они были в вашем списке? Знаете ли вы их имена?
– Поднимайтесь, Шаверни, и не беспокойтесь об этих людях. Я не звал их в свидетели на мою свадьбу.
Шаверни приподнялся на локте, но не смог встать, ослабев от потери крови. А Лагардер уже не смотрел на него.
Перед ним были разбитые врата церкви, и он напрасно искал взглядом Аврору де Невер.
Церковь была пуста.
Лишь духовник принцессы Гонзага молился, опустившись на колени у алтаря.
Лагардер стремительно прошел вглубь, заглядывая за каждую колонну. Из груди его вырвался сдавленный крик:
– Аврора!
Он вступил в храм Господень с окровавленной шпагой в руке. Положив ее поперек кропильницы, он встал на колени и начал молиться.
На плечо его опустилась сильная рука.
Перед ним стоял, обнажив голову, Кокардас.
– Ее похитили! – произнес он.
И под сводами церкви раздался второй крик – крик отчаяния, крик любви:
– Аврора!
Схватив шпагу, Лагардер, словно обезумев, бросился к выходу. Он осознавал только, что Аврору действительно похитили и что ни Шаверни, ни Кокардас с Паспуалем не смогли этому помешать.
За стенами кладбища уже никого не было.
Народ, толпившийся на площади Пале-Рояль и на всем протяжении смертного пути, понял, что жертвоприношения не будет: регент помиловал осужденного. Зрители разошлись по прилегающим улицам, и только несколько кумушек все еще продолжали судачить на углу улицы Феронри: мамаша Балао, тетка Дюран, мамаша Гишар и мамаша Морен никак не могли примириться с мыслью, что их лишили долгожданного зрелища.
Им так хотелось посмотреть, как отрубят голову этому таинственному мэтру Ауи, которого они лишь на мгновение увидели между четырьмя гвардейцами Шатле, рядом с исповедником-доминиканцем.
– Стыд какой! – говорила мамаша Балао. – Разве можно прощать негодяев, которые прячутся от соседей?
Почтенная матрона, возможно, выразилась бы куда сильнее, если бы знала, что именно Лагардер толкнул ее несколько минут назад, когда пробивался к кладбищу Сен-Маглуар сквозь толпу.
Кокардас и Паспуаль ждали Лагардера на крыльце церкви.
Шаверни наконец удалось встать при помощи Навая, горько сожалевшего о своем участии в заговоре. Маркиз был очень бледен, и струйка крови текла по его камзолу.
Увидев вернувшегося шевалье, оба сделали шаг вперед.
– Сударь, – сказал маркиз, – Бог свидетель, нас предательски обошли сзади; я готов был умереть ради спасения моей кузины, мадемуазель де Невер… Вряд ли вы испытываете ко мне большое уважение, но я все же прошу вас принять мою руку и мою шпагу… Рука, правда, сейчас немногого стоит, но все раны когда-нибудь заживают…
Лагардер пристально взглянул ему в глаза.