Опять сплетает руки и смотрит на меня с вызовом и испугом. А еще, по-моему, с облегчением. Воображаю, как Н. не спал ночами, пытался представить, что произойдет, когда он признается психиатру в своих опасениях. И вот он все рассказал, а я не выбежал с визгом из комнаты и не вызвал людей в белых халатах. Некоторые пациенты всерьез считают, что тут за дверью затаилась целая дружина в белых халатах, вооруженная сачками и смирительными рубашками.
Прошу Н. объяснить, в чем, по его мнению, проявляется его психическое расстройство; тот лишь пожимает плечами.
— Да примеров-то полно. Как обычно ведут себя люди с навязчивым неврозом? Вы слышали такие истории сотни раз. Я пришел сюда, чтобы разобраться с причиной. С тем, что случилось в августе прошлого года. Я подумал, может, вы гипнозом выбьете эти воспоминания.
Он смотрит с надеждой, а я объясняю, что, хотя нет ничего невозможного, гипноз действует значительно лучше как помощь в воспоминаниях, нежели как способ их утратить.
— Ясно, — отвечает он. — Не знал об этом. Вот черт.
Он вновь смотрит на потолок. По лицу видно, силится что-то сказать. Или это уже мое воображение разыгралось?
— Это ведь, знаете ли, может здорово навредить. — Он замолкает на мгновение. Лицевые мышцы продолжают двигаться. — То, что со мной происходит, может здорово навредить. — Он вновь замолкает и продолжает: — Мне. — Снова пауза. — Может, даже другим.
Каждый сеанс терапии — это бесконечный выбор решений. Словно развилки, разбегающиеся дороги, и никаких знаков. Здесь можно было бы спросить, что «с ним происходит». Я не задаю этого вопроса. Зато спрашиваю, о каких «примерах» идет речь — помимо по-разному завязанных шнурков, что, конечно, прекрасный пример (этого я вслух не говорю).
— Да вы и сами знаете, — говорит он и хитро так на меня смотрит, отчего становится неуютно.
Стараюсь не выдавать себя: он не первый пациент, который вызывает у меня дискомфорт. Психиатры — как спелеологи, а любой спелеолог вам скажет, что темные пещеры всегда полны летучих мышей и насекомых. Гадких, хотя в основном безвредных.
Настойчиво прошу просветить меня и не забывать, что мы только-только знакомимся.
— То есть пока еще не «встречаемся»?
Пока нет, соглашаюсь я.
— Ну, тогда нам лучше начать встречаться, — говорит он, — потому что я в желтой зоне, доктор Бонсан. И уже на границе с красной.
Спрашиваю, нет ли у него привычки все пересчитывать.
— Конечно, есть, — отвечает. — Пересчитываю слова в кроссвордах в «Нью-Йорк тайме»… а по воскресеньям пересчитываю дважды, потому что кроссворды больше, и перепроверка все выравнивает. И вообще, перепроверка необходима. Считаю свои собственные шаги. Количество гудков в телефонной рубке, когда кому-нибудь звоню. Обычно я хожу обедать в «Колониал дайнер», это в трех кварталах от офиса, а по дороге пересчитываю обувь черного цвета. На обратном пути — коричневую обувь. Я как-то раз попробовал считать красную. Пустое занятие, лишь время потратил. Только женщины носят красные туфли, да и то не все подряд. Во всяком случае, не днем. Я насчитал всего три пары, поэтому пришлось возвращаться к «Колониал дайнер» и начинать сначала; правда, на сей раз я считал коричневую обувь.
Спрашиваю, надо ли, чтоб успокоиться, насчитать какое-то определенное количество обуви.
— Тридцать — вполне достаточно. Пятнадцать пар. Как правило, удается.
А зачем требуется определенное число?
Некоторое время он размышляет, потом храбро смотрит мне в глаза:
— Вот я сейчас отвечу: «Вы и так знаете», и опять потребуется объяснять прописные истины. В смысле, вы с неврозом навязчивых состояний наверняка имели дело и раньше; я по нему тоже целое исследование провел — исчерпывающее! — и в голове, и в Интернете, поэтому не перейти ли нам к сути дела?
Я объясняю, что большинство невротиков стремятся к некой конкретной цифре, называемой «целевым числом». Без него нет порядка. Целевое число необходимо, чтобы мир, так сказать, продолжал вращаться на своей оси. Видно, что он согласен с таким объяснением, и его прорывает, словно обрушивается плотина:
— Однажды я считал обувь по дороге на работу и натолкнулся на человека с ногой, ампутированной до колена. Он стоял на костылях, а на культе торчал носок. Будь на нем черная обувь, я прошел бы мимо, потому что я возвращался в офис. На нем был коричневый ботинок, и это выбило меня из колеи на целый день. Той ночью я так и не заснул. Потому что нечетные числа злы, — он постукивает себя ладонью по виску, — по крайней мере здесь. Остатки разума пытаются убедить меня, что все это чушь собачья. Зато есть и другая часть сознания, которая четко знает, что это не чушь. Эта часть и правит бал в моей голове. Логично предположить, что если в тот день не произошло ничего плохого (а кстати, произошло кое-что замечательное — без объяснений отменили налоговую проверку, которая нас так беспокоила), то примета не сбылась и злые чары рухнули. Нет, ничего не рухнуло. Я насчитал тридцать семь коричневых ботинок вместо тридцати восьми, и когда конец света не наступил, другое сознание подсказало: это все потому, что я не только переступил уровень тридцати, а еще и изрядно за него заступил.
Когда я загружаю посудомоечную машину, считаю тарелки. Если их больше десяти и четное количество, то все в порядке. Если нет, я добавляю сколько нужно чистых тарелок, чтобы достичь порядка. Так же обстоит с вилками и ложками. В пластиковом контейнере перед посудомоечной машиной должно лежать по меньшей мере двенадцать предметов. А поскольку я живу один, это значит, что приходится добавлять чистые.
Спрашиваю про ножи, он отрицательно качает головой.
— Нет-нет. Ножи в посудомоечную машину я не кладу.
Спрашиваю, почему нет, и он отвечает, что не знает. Молчит и смотрит искоса, виновато.
— Ножи я мою только руками. В раковине.
Высказываю предположение, что ножи в пластиковом контейнере нарушат порядок в мире.
— Да нет же! — взрывается он. — Вы понимаете меня, доктор Бонсан, правда, не все понимаете.
Прошу помочь мне понять.
— Порядок в мире уже нарушен. Я нарушил его прошлым летом, когда попал на поле Аккермана. Только я не понимал этого. Тогда не понимал.
— Ну а теперь? — спрашиваю я.
— Понимаю. Не все; но, думаю, достаточно.
Спрашиваю, пытается ли он вернуть порядок или только не дать ситуации ухудшиться.
Какое невыразимое облегчение появляется у него на лице, расслабляя мышцы. Словно что-то невысказанное раздирало изнутри, просилось наружу, и вот наконец-то произнесено! Я живу ради таких минут. Нет, болезнь от этого не отступит, зато на какое-то время Н. будет легче дышать. Вряд ли он ожидал такого поворота. Обычно пациенты не верят в то, что боль может отступить.
— Исправить я ничего не могу, — шепчет он, — Я могу немного сдержать их… Да, до сих пор получалось.
Вот мы и опять на развилке. Можно спросить его, что случилось прошлым летом — в августе прошлого года, как я понимаю — на поле Аккермана; хорошо подумав, говорю себе, что пока рано. Лучше не буду торопиться и расшатаю корни больного зуба посильнее. Скорее всего эта зараза мучает его дольше, чем кажется. То, что произошло прошлым летом, вероятно, лишь привело механизм в действие.
Спрашиваю о других симптомах. Он смеется в ответ:
— На это уйдет целый день, а у нас осталось… — смотрит на часы, — двадцать две минуты. Кстати, двадцать два — хорошее число.
— Не потому ли, что оно четное? — спрашиваю я.
Он кивает так, что становится ясно: я трачу время на очевидное.
— Мои… мои симптомы, как вы их называете, можно разбить на группы, — поднимает глаза к потолку, — на три группы. Они рвут меня, раздирают мне душу и пронзают ее… Боже мой, боже… пронзают и торчат, как эти сволочные камни на сволочном поле.
Слезы струятся по щекам. Поначалу он, похоже, и не замечает. Просто лежит на кушетке, сплетя пальцы, и смотрит в потолок. Затем протягивает руку к столику рядом, на котором высится Бесконечный Запас Салфеток в коробке. Н. берет две, вытирает щеки, комкает салфетку. Та исчезает в сплетении пальцев.
— Есть три группы, — продолжает он слегка дрожащим голосом. — Счет — это первая группа. Считать важно, хотя и не так важно, как трогать. Есть вещи, которых мне необходимо коснуться. Например, горелки на плите. Без этого я не выйду из дома утром и не лягу спать вечером. Я могу и на вид определить, что они выключены, рукоятки смотрят вертикально вверх, горелки холодно-черные. Нужно потрогать — ведь необходимо удостовериться. Ну и, конечно, нужно потрогать дверцу духового шкафа. Затем я должен потрогать выключатели света, прежде чем выйти с работы или из дома. Вроде мелочь, однако я не отойду от выключателя, не шлепнув его дважды. Прежде чем сесть в машину, я должен четыре раза шлепнуть по крыше. И шесть раз, когда добираюсь до места назначения. Четыре — хорошее число, шесть — просто здорово, а вот десять… десять — это как…