Хорошо было Джосеру! А где он возьмет своего Имхотепа?
Царь очнулся и встал с удобного кресла. Бесшумно ступая по коврам, молодой фараон направился в ту половину дворца, где обитали жены и дети. И все, встречавшие его, торопливо падали ниц. Жесты людей, застигнутых врасплох неслышной поступью царя, выглядели смешно, но он привык к этому с детства. Его лицо, приученное к неподвижности, оставалось бесстрашным. Живой бог должен сохранять всегда величие покоя.
В комнатах на женской половине было пусто. В окнах сквозь прозрачные занавески просвечивали деревья большого дворцового сада. Оттуда доносилась музыка, пение, порой врывался дразнящий звонкий смех.
Он подошел к окну. Глянул в сад. На лакированной кедровой скамейке сидел молодой арфист и мечтательно перебирал струны. Мягким голосом он пел какую-то незнакомую грустную песню. Жены и наложницы царя сидели и слушали. Три пары молодых женщин мелькали в веселой игре. Нарядные и стройные, они легко скользили меж деревьев. Но почему же, наблюдая эту яркую жизнь, он думает о мрачном покое гробницы, о тайных ловушках и западнях, которые будут поставлены для грабителей могил? Потому, ответил он себе, что в старости будет поздно строить. Начинать надо в молодости, чтобы успеть.
Мучимый сомнениями, он пришел в покои к матери-царице Хетепхерес. Царица сидела в кресле, обитом листовым золотом. Ножки его из черного дерева были вырезаны в форме бычьих ног, опиравшихся на прочные копыта. Она любила это кресло, подаренное ей мужем-царем Снофру, и берегла его.
Еще не старая, царица хранила следы былой строгой красоты. Ее гордая, уверенная осанка говорила о привычке повелевать. Умащенная после омовения лучшим ливийским маслом, она выглядела свежей и довольной. На ногах ее, поставленных на изящную узорчатую скамейку, мягко блестели серебряные обручи с инкрустацией из лазурита в виде распахнутых крыльев Гора*[7] . Сандалии из посеребренной кожи плотно облегали ее ноги. Хетепхерес предпочитала золоту нежный блеск серебра. Да и серебро, привозимое из далекого Кебена, ценилось значительно дороже золота.
Хетепхерес царь Снофру привез из далекого похода. Была она дочерью царя из северных стран. Хетепхерес была белокурой с темно-синими глазами. Черноволосых и черноглазых ее подданных это обстоятельство пугало, и все, что было неблагополучно в стране — неурожай, голод, болезни — приписывались ей. Жители Черной Земли считали светлые волосы, особенно рыжие, принадлежностью бога зла Сета, убившего брата Осириса. Но Снофру любил Хетепхерес, и госпожа царского дома была недосягаемой для толков или какого-то вреда.
Обычно строгие ее глаза просияли при виде сына. Хуфу почтительно склонился перед матерью, та молча указала ему на кресло. Царь поведал ей о своих замыслах и сомнениях, она одобрительно кивала и думала с удовлетворением: «Хуфу рожден для трона! Все в нем есть: разум, величие, строгость. А как держится! Какова осанка!» Вслух же произнесла:
— Я давно жду, когда ты сообщишь мне о решении строить Священную пирамиду. Ты — великий царь и свою гробницу должен сделать великой.
Молодой царь с восхищением смотрел на мать.
— Но кого же из наших зодчих можно поставить во главе строительства?
Царица задумалась. Она вспоминала всех известных ей крупных архитекторов.
— Да! От выбора начальника многое зависит в таком великом деле.
Вместе они перебирали имена зодчих, но ни на одном не остановились. Несколько минут молчали.
— Я думаю, — произнесла, наконец, Хетепхерес, — надо пригласить Хемиуна. Он молод, энергичен и уже опытен, а как родственник царского дома хорошо понимает, что постройка должна отражать величие власти.
— Пожалуй, ты права, — ответил Хуфу. — Я поговорю с ним.