Есть три пути: первый — глаз, и когда мальчик имеет такие глаза, как ты, многое может пройти по этому пути в его голову; ты можешь узнать вещь, когда снова увидишь, хотя можешь не знать своего отца, потому что это тайна твоей матери. Второй путь, негодный мальчишка, есть ухо, и если ты будешь помнить, что говорят, и слушать, что тебе позволят, то узнаешь много истин и еще более лжи. Теперь мы дошли до третьего пути к науке, который есть совершенно отдельный путь; это — голова, которая требует помощи глаз и ушей и еще двух помощников, которых мы называем памятью и прилежанием. Итак, мы имеем три пути: зрение, слух и рассудок, три слова, которых ты не понимаешь, и я не возьму на себя труда растолковывать их такому животному, как ты, потому что я никогда напрасно не мечу бисера перед свиньями. Теперь, мистер Кин, мы перейдем к другой части нашей истории. Как есть три пути к наукам, так точно есть три средства, которыми мальчики понуждаются учиться: первое есть линейка, — ты видел, как она полетела в голову Джонни Таргета и какой отвесила ему удар; второе средство есть ферула, вещь, о которой ты, может быть, никогда не слышал, но которую я покажу тебе. Вот она, — продолжал мистер О'Таллагер, вынимая плоскую деревянную лопатку с отверстием посредине. — Линейка для головы, как ты уже видел, а ферула для руки. Ты знаешь, что я делал линейкою; теперь я покажу тебе, к чему служит ферула.
— Томми Госкин, поди сюда.
Томми Госкин положил книгу и подошел к учителю с сомнением на лице.
— Томми Госкин, ты сегодня худо знал свой урок.
— Нет, мистер О’Таллагер, — отвечал Томми, — вы сказали, что я хорошо отвечал.
— Ну, так ты худо знал его вчера, — продолжал мистер О’Таллагер.
— Нет, я вчера знал хорошо, — отвечал мальчик, нахмурясь.
— И ты еще смеешь мне противоречить? — вскричал мистер О’Таллагер. — Во всяком случае ты не будешь знать урока завтра, так протяни свою правую руку.
Бедный Томми протянул руку и громко закричал при первом ударе, вырывая свои пальцы из рук учителя.
— Теперь левую руку.
Томми получил удар и в левую руку и закричал еще громче.
— Теперь ты можешь идти, — сказал мистер О’Таллагер, — но вперед не смей этого делать, а то дело может дурно кончиться. Теперь, мистер Кин, мы приступим к третьему, и последнему, средству, которое есть не что иное, как березовые прутья. Вот оно, ты испытал его?
— Нет, мистер О’Таллагер, — отвечал я.
— Ну, так тебе еще предстоит это удовольствие, и, вероятно, тебе недолго еще дожидаться. Дай мне выбрать.
Здесь мистер О’Таллагер осмотрел всю школу, ища виновного, но мальчики, догадываясь, к чему клонится дело, так прилежно устремили глаза на книги, что он не мог никого заметить. Наконец, он вызвал толстого, жирного мальчика.
— Вальтер Пуддок, пожалуйте сюда.
Вальтер Пуддок подошел; видно было, что он считал себя погибшим.
— Вальтер Пуддок, я сейчас говорил мистеру Кину, что ты лучший ученик в латинском классе. Ну, не делай меня лжецом, поддержи меня, или, клянусь кровью О’Таллагеров, я буду сечь тебя, пока ты сделаешься тонок как лист. Как называется по-латыни треугольная шляпа, которую римские джентльмены носили со своими тогами?
Вальтер Пуддок думал несколько минут, и потом, не говоря ни слова, спустил штаны.
— Видишь виновного; он знает, что с ним будет. Стыдно, Вальтер Пуддок, так осрамить своего учителя в заставить его солгать мистеру Кину. Где Филь Муни? Поди сюда и держи Вальтера Пуддока; в тебя я не могу вбить ума, но с твоею помощью вбиваю его в других.
Вальтер Пуддок, очутясь на спине Филя Муни, получил дюжину добрых ударов. Он вынес их терпеливо, хотя слезы текли по его щекам.
— Вот, Вальтер Пуддок, я говорил, что это может дурно кончиться: возьми свою книгу, негодный, и старайся лучше оправдать образование, которое ты здесь получил.