Дверь распахнулась.
— Выходи! — громко крикнул мужчина в стеганом черном халате, и я, щурясь от яркого электрического света, вышла.
На дворе стояла ночь. Где-то недалеко ритмично урчал двигатель, видно, работала мини-электростанция.
— Вперед! — скомандовал мужчина, и я пошла.
Он провел меня в большую темную комнату, затем подвел к какой-то двери, стукнул, что-то крикнул, и, когда дверь открылась, меня впустили внутрь.
Здесь, среди ковров и подушек, сидел пожилой мужчина, и я вдруг отметила, что не видела в этом доме ни одной женщины. Впрочем, и меня здесь почти что не было — никто меня просто не замечал. Для них я была чем-то вроде подушки или подставки для обуви — видят только тогда, когда нужна. Пока я никому нужна не была.
Дверь распахнулась, и на пороге появился уже знакомый мне милицейский полковник. Он, похоже, только что умывался, на вороте виднелись еще не высохшие капельки воды, а на манжетах синей рубашки — пятна крови. Пожилой сказал что-то, указав на кровь, но милицейский отмахнулся: мол, и так сойдет… И только тогда он заметил меня и что-то недовольно спросил.
Пожилой ответил — раздраженно и жестко.
Милицейский взмахнул рукой и сказал что-то резко и решительно, проведя рукой по горлу.
Пожилой пожал плечами: мол, делай, как знаешь…
Милицейский с неудовольствием посмотрел на меня и вышел за дверь.
«Все, Юленька, — сказала я себе. — Кончилась до срока молодая жизнь!»
— Эй! — обратилась я к пожилому. — Зачем меня сюда привезли?
Пожилой не ответил.
— Я вас спрашиваю!
— Заткнись! — обрубил пожилой.
И в этот момент за дверью громко и отчетливо протрещала автоматная очередь.
Пожилой вскочил. Дверь распахнулась, и в нее ввалился залитый кровью толстый полковник. Он упал на ковер, попытался встать, но не смог и, мыча от боли, пополз к стене.
Пожилой быстро отогнул висящий на стене ковер и исчез за ним, а в дверь, один за другим, ввалились четверо парней с автоматами.
Я вжалась в стену.
Парни бегали по комнатам, возбужденно кричали, пытались что-то выяснить у меня, тыкали милиционера стволами в лицо, но тот уже отходил.
Среди них появился один постарше. Он подошел ко мне, усмехнулся, сказал что-то парням и вышел. Я судорожно оценивала обстановку: ситуация менялась стремительнее, чем я успевала что-то решить. Проход к ковру был постоянно перекрыт кем-нибудь из парней, но хуже всего было то, что я не знала, стоит ли мне вообще пробовать скрыться за ковром. Если это был просто тайник, а не полноценный выход наружу, мне такая попытка сбежать могла стоить жизни — парни определенно оставляли впечатление невменяемых. «Под кайфом!» — догадалась я.
Один из них подошел ко мне и потащил на улицу. Здесь меня еще раз показали старшему, получили какое-то указание и начали вязать.
— Я ничего не сделала! — старательно плача, громко объясняла я. — Отпустите!
Но старший делал вид, что не слышит меня, а парни, похоже, ничего не соображали. Один изловчился и выдернул у меня из уха золотую серьгу, и я еле удержалась, чтобы не лягнуть его в пах — этот придурок был весь открыт, как у себя в постели. Но я удержалась, ведь бой с ними в этом доме мне был невыгоден.
Я, глотая слезы, тоскливо оглядывала высокие стены, но бежать не пыталась. Я знала, что эти ребята даже в горах у себя дома, а мне и кишлак не защита.
Меня посадили в тот самый «уазик», на котором привез меня сюда милицейский полковник, только не в клетку, а на заднее сиденье, между собой, и машина тронулась. Я попыталась сориентироваться, но это становилось все труднее и труднее. Тьма была полная, дорога постоянно петляла, и определенно я знала только одно: меня везут все дальше и дальше от цивилизации — дорога становилась все уже и уже, а «УАЗ» подпрыгивал на камнях все сильнее и сильнее. Еще несколько раз пыталась я привлечь внимание к себе, но старший просто не поворачивался.
Часа через три машина остановилась, и старший вышел. Потом вернулся, отдал распоряжение, и меня потащили куда-то пешком.
Я беспрерывно оценивала ситуацию для побега. Но, похоже, она с каждым часом становилась все хуже. Меня подвели к саманному строению, и оттуда вышел старик. После недолгих переговоров старик кивнул, и вскоре молодые парни, видимо, его сыновья, привели лошадей. Притащившие меня сюда люди куда-то торопились, и я поняла: они хотят перевезти меня до рассвета.
Я попыталась подсчитать расстояние отсюда до города. Получалось около шести часов езды, то есть километров двести пятьдесят.
«Что это может быть? — думала я. — А вдруг они хотят выкуп? И кто же будет плательщиком?»
«А никто не будет! — оборвала я сама себя. — Какой, на хрен, за тебя выкуп?! На маковых плантациях работать будешь!»
Мне засунули в рот кляп, посадили в седло, крепко привязали ноги и руки, чтобы я не смогла сползти. Делали они это умело, я бы сказала, профессионально. Через три-четыре минуты сзади меня в седло вскочил джигит, и мы тронулись.
Тропа была узкой, но протоптанной. Мягкий металл подков почти не цокал, и я знала, что стоит нам подойти к реке, и тогда даже этот размеренный звук просто растворится в реве горного потока. Впервые за ночь оказавшись на открытом горном воздухе, я начала мерзнуть, и джигит снял свой халат и накрыл меня. Я промычала сквозь кляп звук благодарности, но джигит на это не купился и кляп не вынул.
Через пару часов я услышала шум реки. Октябрьская сушь и ночь — пока солнце не освещало ледники — привели к падению уровня воды, но река все равно внушала уважение.
Здесь команда разделилась, и один из тех, что оставались на этом берегу, подъехал поближе и больно выдернул у меня и вторую серьгу.
Лошади вошли в воду. Они где плыли, где шли, и снова плыли, и снова шли. Река то подхватывала этих крупных животных и вместе с нами стаскивала метров на двенадцать вниз по течению, то отпускала, и лошади, найдя дно, упорно продвигались вперед. Я вцепилась пальцами в седло: мощь реки была ужасающей. Только когда моя лошадь выскочила на берег, я почувствовала, что снова могу вздохнуть полной грудью.
Двое оставшихся со мной джигитов провели лошадей метров пятьдесят по сухой части русла и пустили вверх по невысокому осыпающемуся обрыву. Теперь мы были на другом берегу.
«Ну вот тебе и командировка!» — невесело сказала я себе.
Километра через полтора джигит, ехавший вместе со мной, вытащил мне кляп и тут же содрал с меня последнюю золотую вещь — маленький перстенек с хризолитом, подаренный мне мамой в день семнадцатилетия.
— Я тебя запомнила, парень, — внятно сказала я ему. — Даром тебе это не пройдет.
Думаю, он меня понял.
Мы ехали весь день. К полудню яркое синее небо заволокло черными тучами, и повалил снег. Но через час солнце снова появилось, а через два на небе не было ни единого облачка. Вскоре после заката мы подъехали к одиноко стоящему на склоне горы строению.
Джигиты стащили меня с лошади и провели в низкую дверь в высоченной глинобитной стене. Они долго объяснялись с хозяином, и меня, изнемогающую от усталости, провели в комнату и закрыли снаружи на засов.
Я попыталась найти окно и не нашла — в этой комнате окон просто не было! И тогда я легла на ковер, на ощупь нашла и подтянула под голову подушку, приказала себе проснуться ровно через семь часов и отключилась.
Когда я проснулась, в доме стояла тишина. Страшно хотелось в туалет, ведь эти придурки только один раз меня и спустили с лошади — вчера в полдень… Сейчас должно быть около пяти утра. Солнце в октябре встает позже.
Я встала и разминалась до тех пор, пока тело не стало упругим и работоспособным. И тогда я села в позу «лотоса» и замерла. Постепенно ум прояснился, остатки вчерашней паники окончательно рассеялись, и мысль заработала быстро и четко.
Сначала я отобрала все плохое: я не выполнила задание. Нахожусь за пределами юрисдикции российских органов правосудия. Конечно же, я сбегу, но район для меня незнакомый, можно и заплутать.
Потом я перебрала хорошее: жива, здорова, не запугана, дискета — со мной.
Хорошего получалось больше.
Дверь открылась, и на пороге появился мужчина в халате и чалме. Он кивнул и пригласил меня выйти.
«Ну вот, — подумала я. — Развязка близится».
Он провел меня во дворик и жестом пригласил сесть на ковер.
Я подчинилась.
Он спросил меня о чем-то, скорее всего на фарси, и я непонимающе развела руками.
Немного помолчав, он повторил вопрос на каком-то тюркском языке, по-моему, узбекском.
— Я не понимаю, — сказала я.
— Вы говорите только на русском? — усмехнулся он, и я поняла, что он просто играет, наслаждается своим всевластием.
— Ну почему? — возразила я. — Знаю немецкий — в пределах вузовской программы, конечно.
— Кто вы?
— Юлия Сергеевна Максимова, врач-терапевт. Что меня ждет?