— Кто вы?
— Юлия Сергеевна Максимова, врач-терапевт. Что меня ждет?
— Ничего страшного, — улыбнулся собеседник. — Работа — как и везде…
Он говорил по-русски свободно, абсолютно без акцента, как на родном, и оставлял впечатление вполне образованного человека.
— Пойдемте.
— Куда? — поднялась я.
— На ваше новое место жительства.
Он повернулся и пошел, но на полпути остановился и обернулся:
— И, кстати, не пытайтесь бежать. Некоторые пробовали, но это всегда кончается одинаково.
— Как? — поинтересовалась я.
— Посмотрите вон туда.
Я вгляделась туда, куда он указывал. За забором на шесте виднелся темный округлый предмет.
— Я не рабыня, запугать меня сложно.
— Вы так думаете, Юлия Сергеевна? — иронично выгнул бровь собеседник. — Или знаете это наверняка?
— Убеждена. Кстати, вас-то как звать?
— Хафиз. Но вряд ли вам понадобится мое имя. — Он подвел меня к дверному проему, закрытому занавесом, и указал на него рукой.
— Поживем — увидим! — сказала я и шагнула за плетеную занавеску.
Здесь моим глазам открылся еще один, крытый навесом двор. Только в самом его центре несколько квадратных метров не были покрыты, и именно оттуда во все уголки двора поступал солнечный свет. Слева от нас сидела группа женщин в темных балахонах.
Едва мы появились, одна из них встала и подошла. Это оказалась черная высохшая старуха. Хафиз что-то сказал ей, и старуха поклонилась, взяла меня за руку и повела за собой.
«Черт! — подумала я. — Как они уверены в своем праве решать чужую судьбу!»
Старуха подвела меня к группе и указала жестом на свободное место.
— Эй, — прищурилась я от переполнявших меня чувств. — А где у вас туалет?
Старуха сверкнула глазами и повторно указала мне на циновку.
— Послушайте, это — потом! — почти крикнула я. — Где туалет?! Что, мне и это языком жестов показывать?!
Меня не понимали.
Еще немного, и мне придется показывать модернизированный «на злобу дня» танец живота!
Она внимательно посмотрела мне в глаза и, видимо, все-таки поняв проблему, по-хозяйски взяла за руку и повела через двор, затем — по узкому лабиринту мимо забора и, наконец, подвела к сараю, указав на ворота рукой.
Я вырвала руку и метнулась внутрь. Здесь все стало ясно. В огромном сарае стояли только две лошади, но зато среди редких пучков соломы то здесь, то там во множестве виднелись «продукты переработки» человеческого организма. Это было круто.
Я присела и подумала, что, в сущности, так жили почти все поколения не только старухиных, но и моих предков; что такое «удобства» успела познать разве что моя бабушка… «Господи! — дошло до меня. — А как же мыло, зубная щетка, крем для рук?!» Теперь я знала, что такое «полный кошмар».
Старуха терпеливо ждала меня у выхода и, только я появилась, потащила меня обратно и снова подвела к циновке и указала мое место. Мыть руки здесь принято не было. Я села.
Передо мной тут же оказался грубый джутовый мешок. Старуха опрокинула его слева от меня и выгребла сухой черной кистью на расстеленную ткань горстку риса. Все стало понятно. Рис следовало сортировать: целый — отдельно, битый — отдельно. Мелкие белые камешки — отодвигать в отдельную кучку.
Мы сидели, как лепестки одного цветка, с общей кучкой мусора посередине. Но только эта кучка и была у нас общей. Я вгляделась: каждая женщина отделяла битый рис от целого и складывала в свои мешки. «Тут, наверное, еще и норма есть! — подумала я. — Выполнишь — поешь…»
Я начала перебирать свой мешок риса и думать. Убивать меня, по крайней мере сейчас, не собирались. Моя судьба могла измениться только в том случае, если возникнет подозрение, что я имею отношение к Аладдину. День езды на лошади равен полутора дням пешего хода, но здесь — больше. Если выйти ночью, к утру я буду где-то на полпути к городу. А к полудню моя отпиленная кривым ножом голова уже будет торчать на шесте… Меня это не устраивало. Я отметила, что охрана здесь либо вообще отсутствует, либо настолько дисциплинирована, что не позволяет себе даже полюбопытствовать, что за новый пленник появился в доме. До этих пор я не видела никого.
Старуха крикнула и ударила меня по рукам. Я подняла голову. Старая ведьма ткнула пальцами в уже отобранную мной кучку чистого непобитого риса и сунула мне под нос зернышко — оно было отщеплено с краю. Похоже, она успевала не только перебирать собственный мешок, но и следить за качеством работы остальных.
Я послушно закивала и с утроенным усердием ринулась просматривать уже перебранные кучки.
В полдень все, как по команде, поднялись и дружно переместились на другую циновку. «Обед!» — догадалась я. А есть хотелось невероятно.
Так оно и было. Из-за одной из плетеных занавесей появилась молодая женщина с закопченным казаном в руках; из-под крышки вырывался сытный тяжелый пар. Молодуха поставила казан на циновку, снова исчезла за занавесью и вынесла огромное глиняное блюдо и что-то типа узкого и длинного половника. Поставила блюдо рядом с казаном и аккуратно выложила оставшуюся в казане желтоватую кашу на блюдо. Мои «сотрудницы» сразу воодушевились и весело защебетали. Я их понимала. Пустой казан отнесли на кухню. Я прикинула: здесь нас было семеро женщин, и до нас дошла примерно половина казана. Мужская порция должна быть больше. Значит, перед нами повариха накормила от трех до пяти мужчин. Скорее всего четверых, — решила я.
Когда принесли чайник и пиалы, мы уселись вкруговую и принялись за еду. Теперь я смогла спокойно разглядеть своих новых «сотрудниц» и пришла к выводу, что это — члены одной семьи и, возможно, сестры. Две из них и вовсе были подростками — лет четырнадцати-пятнадцати…
Каша оказалась пресной и какой-то пыльной на вкус, без соли и масла. Она с трудом шла в горло, и я чуть ли не каждую щепоть каши запивала «чаем» — таким же безвкусным отваром неизвестной мне травы. Так невкусно я еще никогда не ела!
Девчонки болтали и посмеивались, иногда, как мне казалось, надо мной, но я безразлично и размеренно отправляла в рот то очередную взятую с блюда рукой горсть каши, то очередной глоток отвара.
«Интересно, — внезапно подумала я. — А для кого я рис перебираю? Для этого Хафиза?»
Послеобеденного отдыха не было. Девчонки одна за другой волоком притащили себе по новому мешку, и я поняла, что отстаю от них чуть ли не в два раза.
До заката я успела перебрать только один мешок. Девицы отпускали в мой адрес откровенно презрительные реплики — сами они перебрали по два.
«Ну вот, — подумала я. — Нормы нет — кормить не будут… Надо было мне фарси учить, а не всякие там европейские — я бы им устроила „бабий бунт“!»
Старуха повела всех за одну из занавесей, зажгла «жирник», и здесь, почти в полном мраке, женщины начали раздеваться. «В этом доме ни для кого ужина не будет! — дошло до меня. — Тотальная диета!»
Мой бюстгальтер вызвал у дам неподдельный интерес, а когда девушки увидели и мои трусики, их глаза поразъезжались в разные стороны, как у мультяшных героев.
— Париж! — соврала я. — Смотрите! Больше до конца жизни, наверное, не увидите…
Старуха зашикала, и они поспешили под покрывала почти одетые — похоже, что на ночь они снимали только верхнюю одежду.
Я легла и почувствовала, как тоскует мое бренное тело по привычному вечернему салатику.
Я глянула на притихших своих соседок и внезапно поняла: есть только один способ что-нибудь изменить в их судьбе — хотя бы неделю кормить иначе. Может, тогда они поймут, что бывает и другая жизнь…
Три раза за ночь я просыпалась, а один раз даже сходила в сарай, к лошадям, но о том, чтобы устроить нормальную разведку, не могло быть и речи: как только я приподнималась с матраса, старуха моментально просыпалась и затаивала дыхание. Похоже, бабка за много лет собачьей жизни отработала великолепные охранные рефлексы.
Утром я поднялась раньше остальных, похвалила себя за то, что взяла в командировку не стесняющие движений брюки, вышла во двор и начала делать зарядку в духе «аэробик-стайл». И когда я почувствовала, как запело тело, как кровь дошла до каждой клеточки, сзади раздался напряженный шепот. Я приостановилась и оглянулась: весь «бабский батальон», выстроившись полукругом, с ужасом в глазах смотрел на меня. А на кровле полулежал и с интересом наблюдал за мной закутанный в халат «часовой».
— Йо-ху! — завопила я и завершила разминку простеньким сальто.
Под навесом воцарилась похоронная тишина.
— Ой-бой?! — вырвалось у самой молодой, и это получилось у нее так искренне, так радостно и удивленно, что я рассмеялась — здесь переводчик был не нужен.
На разборки к Хафизу меня потащили минуты через две.
— Что, бабка, заложила?! — поинтересовалась я у старухи, но она только яростно сверкнула глазами в ответ.