Джон Грин Ошибки наших звезд
Примечание автора
Это не столько именно примечание автора, сколько его напоминание о том, что должно было быть напечатано мелким шрифтом несколько страниц назад: эта книга — авторский вымысел. Я ее выдумал.
Ни романы, ни их читатели не получают никакой пользы из попыток предугадать, не прячет ли сюжет внутри себя какие-то реальные факты. Эти усилия подрывают саму идею о том, что выдуманные истории могут иметь значение, идею, которая является в некотором роде основной для нашего биологического вида.
Я благодарен вам за сотрудничество в этом вопросе.
Глава первая
Поздней зимой моего семнадцатого года мама решила, что у меня депрессия, вероятно, потому, что я редко выходила из дома, проводила достаточно много времени в кровати, перечитывала одну и ту же книгу по несколько раз, ела нерегулярно и посвящала большую часть моего избыточного свободного времени размышлениям о смерти.
Что бы вы не читали о раке: будь то буклет, интернет-сайт, что угодно, депрессию всегда включают в список побочных эффектов рака. На самом деле это не так. Депрессия — это побочный эффект умирания. (Рак — это тоже побочный эффект умирания. По правде говоря, таким побочным эффектом является практически все). Но мама считала, что мне необходимо лечение, и отвела меня к моему терапевту доктору Джиму, который подтвердил, что я действительно впала в парализующую и абсолютно клиническую депрессию, а следовательно, должна принимать больше лекарств и посещать еженедельную Группу поддержки.
В Группу поддержки входил постоянно меняющийся состав персонажей на разных стадиях опухолевого нездоровья. Почему этот состав менялся? Побочный эффект умирания.
Группа поддержки, конечно же, чертовски вгоняла в депрессию. Она собиралась каждую среду среди каменных стен цокольного этажа крестообразной Епископальной церкви. Мы все сидели в кругу прямо в центре креста, где как бы встречались две балки, где как бы было сердце Иисуса.
Я заметила это, потому что Патрик, лидер Группы поддержки и единственный совершеннолетний человек в комнате, говорил о сердце Иисуса каждую чертову встречу, говорил о том, что мы, молодежь с онко-диагнозом, находились прямо в святейшем сердце Христа, и прочую чушь.
Так вот, в Божьем сердце происходило следующее: шесть, или семь, или десять из нас входили/въезжали туда на коляске, едва прикасались к нищенскому набору печенья и лимонада, садились в Круг доверия и слушали, как Патрик пересказывает в тысячный раз гнетуще несчастную историю его жизни — у него был рак прямо в яйцах, и все думали, что он умрет, но он не умер, и вот теперь он здесь, зрелый мужчина в подвале церкви сто тридцать седьмого лучшего города Америки, разведенный, зависимый от видео игр, по большей части без друзей, влачащий скудное существование за счет использования своего онкологического прошлого, медленно пробивающийся к степени магистра, которая не улучшит его карьерных перспектив, ждущий, как мы все, пока его Дамоклов меч не даст ему то облегчение, от которого он убежал много лет назад, когда рак забрал оба его яичка, но пощадил то, что только самый великодушный человек назвал бы жизнью.
И ВАМ ТОЖЕ МОГЛО БЫ ТАК ПОВЕЗТИ!
Затем мы представлялись: имя. Возраст. Диагноз. И как мы чувствуем себя сегодня. Я Хейзел, сказала бы я в свою очередь. Шестнадцать. Изначально щитовидная железа, но вместе с впечатляющей и надолго обосновавшейся в моих легких колонией спутников. И я в норме.
Когда мы заканчивали со знакомством, Патрик всегда спрашивал, кто из нас хотел бы поделиться. И начинался этот придурочный круг поддержки: все говорили о сражении, о борьбе, о победе, о сокращении и о сканировании. Если быть честной к Патрику, то он позволял нам говорить и о смерти. Но большинство из нас не были при смерти. Большинство, скорее всего, доживут до взрослой жизни, как Патрик.
(Что означало определенное соревнование по этому поводу, потому что все хотели не только победить рак сам по себе, но и других людей в этой комнате. То есть, я понимаю, что это абсурдно, но когда тебе дают, к примеру, двадцатипроцентный шанс прожить пять лет, вдруг всплывают знания по математике, и ты понимаешь, что это одна пятая… поэтому ты оглядываешься вокруг себя и думаешь, как это сделал бы любой здоровый человек: я должен продержаться дольше четырех из этих подонков).
Единственным приятным аспектом Группы поддержки был парень по имени Айзек, худой, с длинным лицом и закрывающими один глаз прямыми светлыми волосами.
Проблема была как раз в его глазах. У него был какой-то фантастически невозможный рак глаз. Один из них был вырезан, еще когда он был ребенком, и теперь он носил толстые очки, которые делали оба его глаза (и настоящий, и стеклянный) противоестественно огромными, будто вся его голова была только этими двумя глазами, уставившимися на тебя. Из того, что я смогла узнать в те редкие случаи, когда Айзек делился с группой, рецидив подверг его оставшийся глаз смертельной опасности.
Айзек и я общались почти единственно посредством вздохов. Каждый раз, когда кто-нибудь обсуждал антираковую диету, или вдыхание молотых акульих плавников, или еще чего, он бросал на меня взгляд и едва слышно вздыхал. Я микроскопически качала головой и выдыхала в ответ.
Так что Группа поддержки была полный отстой, и через несколько недель я готова была топать ногами и кричать от необходимости ходить туда. На самом деле, в ту среду, когда я встретила Августа Уотерса, я старалась пропустить Группу изо всех сил, сидя на диване с моей мамой во время третьего этапа двенадцатичасового марафона прошлого сезона Топ-модели по-американски, который, надо сказать, я уже видела, но это без разницы.
Я: «Я отказываюсь посещать Группу поддержки».
Мама: «Один из симптомов депрессии — это отсутствие интереса к активности».
Я: «Пожалуйста, можно я просто посмотрю Топ-модель по-американски? Это активность»
Мама: «Телевизор — это пассивность».
Я: «Грр, мам, ну пожалуйста».
Мама: «Хейзел, ты же подросток. Ты больше не маленький ребенок. Тебе нужно заводить друзей, выбираться из дома и жить своей жизнью».
Я: «Если хочешь, чтобы я была настоящим подростком, не посылай меня в Группу поддержки. Купи мне фальшивые права[1], чтобы я могла ходить в клубы, пить водку и принимать травку».
Мама: «Травку не принимают, а курят, для начала».
Я: «Вот видишь, я бы знала это, будь у меня были фальшивые права».
Мама: «Ты идешь в группу поддержки».
Я: «Грррррррр».
Мама: «Хейзел, ты заслуживаешь нормальной жизни».
Это заставило меня заткнуться, хотя у меня и не получилось понять, каким таким образом посещение Группы поддержки означало нормальную жизнь. Все же я согласилась пойти — после того, как отсудила себе право посмотреть в записи те полтора эпизода ТМА, которые пропущу.
Я ходила в Группу поддержки по той же причине, по какой однажды позволила медсестрам с едва ли восемнадцатью месяцами образования травить меня экзотически названной химией: я хотела сделать моих родителей счастливыми. Хреново умирать от рака, когда тебе шестнадцать, но еще хреновее, когда твой шестнадцатилетний ребенок умирает от рака.
Мама въехала на круговой подъезд к церкви в 16:56. Я притворилась на секунду, что вожусь с кислородным баллоном, чтобы убить время.
— Хочешь, я занесу его за тебя?
— Нет, все нормально, — сказала я. Цилиндрический зеленый баллон весил пару кило, и у меня была маленькая стальная тележка, чтобы везти его рядом с собой. Он доставлял мне два литра кислорода в минуту через канюлю, прозрачную трубку, которая разделялась на двое у меня за шеей, оборачивалась вокруг ушей и снова соединялась в моих ноздрях. Этот гаджет был необходим, потому что из моих легких, вообще-то, хреновые легкие.
— Я люблю тебя, — сказала она, когда я вышла.
— Я тебя тоже, мам. Увидимся в шесть.
— Заведи друзей! — сказала она через опущенное стекло, пока я уходила.
Я не хотела спускаться на лифте, потому что лифт — это вроде как дело для Последних дней, так что я пошла по лестнице. Я схватила печенье и налила немного лимонада в бумажный стаканчик, а затем оглянулась.