Старая Меланфо сказала:
— Жизнь многих людей горька.
И, тяжело ступая, вышла из дому с невесткой взять дров из сарая. Стоял тот час, когда непобедимый солнечный зной удручает людей и животных, заставляя и птиц умолкать в неподвижной листве. Старец простерся на цыновке, закрыл лицо и заснул.
Пока он спал, мало сновидений посетило его, и были они ни причудливей, ни прекрасней сходивших на него ежедневно. В сновидениях являлись ему образы людей и животных. Он узнавал в них тех земнородных, которые жили когда-то на этой цветущей земле, и, утратив сияние дня, покоились под могильным холмом; он приходил к убеждению, что души умерших носятся в воздухе; но нет у них силы, и тщетной тени подобны; сны же научили его, что есть тени и зверей и растений, видимых во сне. Он был уверен, что мертвые, бродя по Аиду, сами создают свой образ, потому что некому другому этого сделать, кроме кого-нибудь из тех богов, которые тешатся обманом слабых людских разумений. Но, не будучи гадателем, он не умел различать правдивые сны от обманных и, утомясь исканием разгадки смутных видений ночи, он сомкнутыми веками равнодушно следил, как они проходят мимо.
Проснувшись, он увидел, что кимейские дети, которым он преподавал музыку, и поэзию, так же, как ему преподавал их его отец, почтительно выстроились перед ним. Среди них были и оба сына его невестки. Некоторые из детей были слепы, потому что в певцы предпочтительно определяли тех, кто за отсутствием зрения не был способен ни к полевым работам, ни к следованию за героями в войнах.
В руках они держали те приношения, которыми оплачивали уроки певца: плоды, сыр, медовые соты, овечье руно, и ждали одобрения учителя своим дарам, чтобы возложить их на домашний алтарь.
Поднявшись, Старец взял лиру, висевшую на одной из балок палаты, и ласково сказал:
— Дети, справедливо, чтобы богатые приносили больший дар, а бедные дарили меньший. Отец наш, Зевс, не поровну разделил богатство людям. Но он наказал бы то дитя, которое похитило бы дань, надлежащую божественному певцу.
Старательная Меланфо пришла убрать приношения с алтаря. А Старец настроил лиру и принялся разучивать песню с детьми, усевшимися вокруг него на земле, подобрав под себя ноги.
— Послушайте, — сказал он им, — про единоборство Патрокла и Сарпедона. Это прекрасная песня.
И он запел. Он с силой модулировал звуки, прилагая ко всем стихам один и тот же ритм, и тот же размер, а чтобы голос его не слабел, он через ровные промежутки времени поддерживал его звуком своей трехструнной лиры. Раньше чем сделать необходимую остановку, он делал сильный возглас, сопровождаемый резким колебанием струн.
Пропев число стихов, равное дважды числу пальцев его рук, он заставлял детей повторять эти строки, а они все хором выкрикивали их пронзительными голосами, подыгрывая, по примеру учителя, на маленьких лирах, которые они сами смастерили из дерева и которые не издавали ни малейшего звука.
Старец терпеливо повторял одни и те же стихи, пока маленькие певцы не запомнили их в точности. Он хвалил внимательных детей, но тех, кому недоставало памяти или разумения, бил деревянными рогами своей лиры, и они отходили и плакали, прислонясь к одному из столбов палаты. Он показывал пение на примере, но не давал объяснений, так как считал, что все, касающееся поэзии, давным-давно установлено и не подлежит людскому суждению. Единственные советы, которые он им давал, касались благоприличия.
Он говорил им:
— Честь воздавайте царям и героям, которые выше всех прочих людей. Именуйте героев именем их и по отчеству, чтобы имена их не забылись. Когда вам придется сидеть на собрании, спускайте одежду свою до колен, и пусть вид ваш обличает изящество и скромность.
И еще говорил им:
— Не плюйте в реки — реки святы. Ничего не меняйте — по недостатку ли памяти, или по личной причуде — в тех песнях, которым я вас здесь научил. А если один из царей спросит вас: «Песня твоя хороша. Кто тебя научил ей?» Так отвечайте ему: «Воспринял ее от кимейского Старца, он же принял от отца своего, а тому, вероятно, внушил ее бог, вдохновляя».
От бычьего окорока у него осталось еще несколько отличных кусков. Съев один из этих кусков перед очагом и расколов кости медным топориком, чтобы вынуть из них мозг, питаться которым во всем даме он один был достоин, он разделил остальное женщинам и детям долями на два дня.
Тут он убедился, что от хорошей пищи скоро не останется ничего, и подумал: «Богачи любимы Зевсом, а бедные нет. Верно, когда-нибудь я чем-то изобидел, сам не зная того, кого-нибудь из богов, обитающих скрытно или в лесах, или в горах, а вероятнее всего дитя кого-либо из бессмертных, и вот, в искупление своего невольного преступления, я и влачу нищую старость. Совершают порой и без дурного умысла наказуемые поступки, так как боги не точно открыли людям, что разрешено, а что не дозволено делать. И темна их воля». Он долго еще перебирал эти мысли в уме своем и, страшась возвращения лютого голода, решил не оставаться праздным в доме, а идти на этот раз к областям, где Гермон течет между скал, и где виднеются Орнейа, Смирна и дивная Иссия, раскинувшиеся на скале, которая врезалась в море, точно бивень финикийского корабля. Вот почему в час, когда первые звезды трепещут на бледном небе, он повязал ремень своей лиры и пошел вдоль побережья, к жилищам богатых людей, которым любо было слушать за долгими пирами своими хвалу героям и родословия богов.
Пройдя по обычаю своему целую ночь, он при розовых отсветах утра завидел город, построенный на высоком мысу, и узнал богатую Иссию, любезную горлицам, взирающую с высоты скалы, как белые острова играют в ослепительном море, подобно бессмертным наядам. Недалеко от города он сел у источника отдохнуть и утолить свой голод луковками, которые нес из дому в складках своей туники.
Только что он закончил еду, как девушка, с корзиной на голове, подошла к источнику стирать белье. Сначала она недоверчиво взглянула на незнакомца, то увидав, что поверх изодранной туники, у него висит деревянная лира, что он стар и изнемог от усталости, она приблизилась без всякого страха, и вдруг, проникшись состраданием и почтением, ладонями соединенных рук зачерпнула пригоршню воды, которой освежила губы певца.
Тогда он назвал ее царской дочерью, посулил ей многие лета и молвил:
— Девушка, рой вожделений кружится вокруг твоего пояса. И счастливцем считаю я мужа, который тебя поведет на ложе свое. А я, старик, славлю твою красоту, как ночная птица издает презренный крик над крышей супругов. Я — бродячий певец. Девушка, молви мне доброе слово.
И девушка ответила:
— Если ты, как говоришь и как кажется по твоему виду, играешь на лире, то в наш город привел тебя не плохой рок. Потому что сегодня богатый Мегей принимает любезного ему гостя и великий пир задаст в его честь знатнейшим жителям города. Он, несомненно, даст им дослушать искусного певца. Пойди к нему. Дом его виден отсюда. С моря к нему невозможно пройти, потому что он выстроен вон на том высоком мысу, что вдается далеко и волны, и только одни зимородки его посещают. Но если поднимешься в город по лестнице, вырубленной в скале со стороны твердой земли, сейчас же за откосом, покрытым виноградниками, то легко различишь меж другими дом Мегея. Он недавно выбелен известью и обширней всех прочих.
И Старец, встав на затекшие ноги, прошел лестницу, иссеченную в скале людьми стародавних времен и, достигнув высокого места, где раскинулся город Иссия, без труда узнал дом богатого Мегея.
Начало показалось ему благоприятным, так как кровь недавно зарезанных быков вытекала наружу, и разносился далеко запах горячего жира. Он переступил порог, проник и обширный чертог пирования и, коснувшись рукой алтаря, приблизился к Мегею, который делал распоряжения слугам и резал говяжьи туши. Гости уже расселись вокруг очага и радовались в предвкушении обильной пищи. Много было среди них и царей и героев, но гость, которого Мегей хотел чествовать на этом пиру, был одним из царей хиосских, в поисках многих богатств долго проплававший в море и натерпевшийся много. Звали его Ойней. Все сотрапезники смотрели на него о восхищением, потому что он, как некогда Одиссей богоравный, спасся из несчетных крушений морских, делил на островах ложе волшебниц и привез сокровища. Он рассказывал свои странствия, свои труды и, одаренный хитрым умом, приплетал небылицы.
По лире, которую Старец, носил у бедра, опознав в нем певца, богатый Мегей ему молвил:
— Милости просим! Какие песни ты сказывать можешь?
Старец ответил:
— Я знаю о ссоре царей, причинившей ахейцам несчетные беды, и знаю приступ на стены. И песня эта прекрасна. Знаю еще, как обманут был Зевс, о посольстве и о похищеньи убитых. И это прекрасные песни. Знаю еще я шесть раз шестьдесят прекраснейших песен.