Хозяин хмуро взглянул на гостя, как на глупого барана, и подвел к знаменитым, своего изобретения, часам:
- Уж не взыщи, все покажу тебе, в чем жизнь моя течет. Вот - часы. Я положил на них много лет, чуть умом не тронулся, больше недели без памяти лежал. Но одолел, одолел! Время покорил. Законы заключил в медь и камень. Зри...
- Да, да, добре строенные, пречудно... - Плюгавенький Долгополов, нагнув голову, смотрел исподлобья снизу вверх не столько на часы, сколько в рот с горячностью говорившего сорокалетнего бородача.
На крепком дубовом столе помещались в виде небольшого шкапика знаменитые часы Терентия Волоскова. Футляр красного дерева прост, изящен, отделан по бокам и по фронтону желтой медью, в середине - главный циферблат, по углам - четыре дополнительных. Они указывают ход солнца, фазы луны, год, месяц, число и исчисление церковного календаря.
- Особенного зраку нет в них, - без всякой любви, скорей с неприязнью к своему детищу, сказал, вздохнув, хозяин. - Пусть часы мои заслуживают почтение не пышным нарядом, а внутренней добротностью. В них в совокупности охвачено всё, что соединено в природе неразрывной связью. Бледное умное лицо хозяина приняло печальное выражение, на возбужденных глазах показались слезы, он снова вздохнул и, опустив голову, сел на скамью, - Эх-ма... Вот бьешься, бьешься... Ни науки не знаешь, ничего. Да и откуда знать? Дыра здесь. Ни людей, ни умного духу не слыхать... Ну, кому нужны эти часы, кому? Простолюдину они ни к чему. У помещика же труд даровой, пошто ему время знать? Вот и стоят часы мои, как чудо. Разве что знатный вельможа, может статься, забредет в мою келию да купит в кунсткамеру свою на погляденье людям...
- Дозволь тебя, Терентий Иваныч, спросить, - прервал хозяина заскучавший гость. - Слых в народе идёт, будто бы объявился в Оренбурге государь Пётр Фёдорыч Третий.
- Нет, не слыхивал, - с суровостью ответил хозяин. - Да подобной глупости и слухать не хочу... А вот принёс мне весточку учёный один знатец. Будто бы англичанин Гаррисон изобрел морские часы с цилиндрическим спуском, они полтора года в море плавали, в зыбь и бурю, и уклонились от истинного времени токмо на полторы минуты. Вот это часы!.. От адмиралтейства Гаррисон премию зело великую заполучил...
- Оный разговор для меня вещь недоуменная. Терентий Иванович... Уж не обидься, пожалуй, - прошамкал гость. - Ведь я насчет красочки к тебе, насчет кармину...
- Пойдем, - встал хозяин и ввел гостя в третью горенку с книжными шкапами. - Эта храмина вивлиофика называется. Мысль мудрецов мира сего заключена в письмена, письмена в листы, листы в переплет, сиречь в книгу, книги же заключены в шкапы. А вкупе все - по-гречески - вивлиофика...
- Господи, господи... - причмокивая губами и закатывая глазки, воскликнул гость. - Каких же капиталов тебе стоит эта премудрость... Сколько овса на эти денежки можно закупить, да муки, да ситцев с сукнами, какие великие обороты можно делать... Эх, бить тебя некому, Терентий Иваныч, уж ты прости меня, пожалуй, не серчай...
- Бить? - нахмурился хозяин, и по его бледному лицу дрожь прошла. Гость попятился и замигал. - Меня и так жизнь бьет изрядно... Вся душа избита невниманием... Многие знатные люди перебывали у меня - и графы, и губернаторы, и чиновники всех рангов. Насулят-насулят и ни с чем уедут. Только насмеются в душе беспримерному упорству моему над махиной сложнейшей, но никому не надобной. А окажи мне государственные люди вниманье да помощь, эх, что бы было, каких бы громких делов я натворил, каких бы затей навыдумывал на пользу отечества... А здесь... Знаешь что, знаешь что, гость любезный? Здесь даже поговаривали, особливо попы наши, чернокнижием-де занимается Волосков, планеты небесные-де рассматривает. О прошлом годе науськали мужиков на базаре бить меня... Ну, пойдём из сада мудрости, чую - это не по плечу тебе...