Он с натугой взвалил бессознательного голыша на плечо и медленно потащился по проселку в сторону своей берлоги. Ноги раненого, который был выше ростом, чем несущий его старик милосердия, волочились по дороге, оставляя в пыли извилистый след. Мешок с кукурузой Петрович тоже не бросил, потому что нервные переживания и тяжкий труд по транспортировке раненого не уменьшили его голода.
Славное туристско-альпинистское прошлое Петровича сказалось в том, как грамотно он разбил и обустроил свой лагерь. Место для летней резиденции престарелый викинг облюбовал вблизи реки, под Толстовским мостом, соединяющим два берега Кубани. Мост, названный по имени великого русского писателя, был длинным и основательным, как его произведения. Он начинался на окраине столицы Екатеринодарского края и уходил в степи Адыгеи. Опору всему сооружению давали огромные колонны, сгруппированные по четыре. При этом две четверки – первая и последняя – находились довольно далеко от воды и даже в летнее половодье стояли на суше.
Петрович поселился в пустотелой бетонной колонне, ближайшей к обрывистому берегу. В ее теле на высоте двух метров от земли зияла большая сквозная дыра. По направлению к ней, снизу вверх, какой-то неведомый предшественник Петровича выбил небольшие дырки-ступеньки. Старый викинг благоустроил нору, завалив ее дно валежником, а затем покрыв этот оригинальный деревянный пол собственноручно сплетенными камышовыми матами. Внутренний диаметр трубы составлял около трех метров, что давало в срезе порядка восьми квадратов жилой площади. Петрович даже выкроил местечко для очага, он своими руками слепил его из собранных вблизи реки булыжников и глины и разжигал по ночам или рано утром, когда дым естественно смешивался с туманом. От незваных гостей и любопытных глаз благоустроенную нору закрывала зеленая завеса: еще весной Петрович заботливо пересадил на обрыв вблизи своей колонны обетованной молодую ивушку, а потом протянул ее гибкие ветви в нужную сторону по направляющей леске.
В одиночку старый скалолаз совершал регулярные восхождения к своей пещере без малейшего труда, но, чтобы затащить в нору раненого, ему пришлось немало попотеть. Кое-как справившись с первой задачей, Петрович немедленно приступил к решению следующей: необходимо было оказать приемышу медицинскую помощь. Из медикаментов у Петровича имелись только горчичники, зеленка и самогон, который старик совершенно искренне почитал за чудодейственное средство от всех болезней. Он осторожно промыл рану на голове парня холодной водой и густо намазал ее зеленкой, потом развел самогон водой, намочил водно-спиртовой смесью относительно чистую тряпочку и протер все тело раненого. Этот нехитрый способ должен был сбить высокую температуру, хотя обожженной солнцем коже раненого водно-спиртовое обтирание было не на пользу.
– Кефирцем бы тебя намазать! – вспомнил Петрович другой нехитрый врачебный прием.
Молочные продукты в рационе старого викинга бывали нечасто, потому что их, в отличие от даров полей, садов и огородов, приходилось покупать за деньги. Молочных рек и кефирных озер в окрестностях не встречалось.
– Гроши нужны, – постановил Петрович и отправился к обычной, не молочной, реке на рыбную ловлю.
К вечеру с помощью простенькой снасти-«закидушки» он наловил пару кило рыбной мелочи, которую вполне можно было продать малоимущим бабулькам-кошатницам. Петрович прикинул, что вырученных за рыбу денег должно хватить и на кефир, и на старый добрый пенициллин. В целительную силу этого антибиотика Петрович верил не меньше, чем в живую воду – самогон. Сложив рыбешек в неизменный мешок, старик надел сетчатую майку, обул парадные резиновые шлепанцы и сказал своему беспамятному пациенту:
– Ну, я в город пошел, а ты лежи тихо!
Не приходя в сознание, парень стонал и метался, но бетонные стены жилой колонны сильно приглушали доносящиеся изнутри звуки, и у подножия опоры расслышать их было трудно, а распознать и вовсе невозможно. Так, слабое завывание, голос ветра…
6
Припасть к ночной жизни казачьего хутора мне не довелось. От намерения поехать в Середомакарьевский я отказалась после разговора с лучшим другом Дениса. Руслан Барабанов, тоже милицейский капитан, только не криминалист, а сотрудник ОБЭП, сам позвонил мне на мобильник и игриво спросил:
– Ну, и как оно – теплое море?
Мы с Трошкиной в этот момент тряслись в переполненном троллейбусе, и единственным морем, которое я видела перед глазами, было море людских голов. При росте сто семьдесят пять сэмэ и на каблуках я обычно возвышаюсь над толпой.
– Какое море? – сердито спросила я.
– Вроде Черное? – не совсем уверенно уточнил Руслан. – Или вы с Дэном в последний момент передумали и махнули на Азов?
В этот момент в моей голове что-то тихо щелкнуло, я смекнула, чем мог быть вызван странный интерес Барабанова к морям-окиянам, и тихо пробормотала:
– Похоже, махнули на меня!
В один миг вспомнились мне многочисленные Денискины обещания непременно уделить время летнему отдыху, намеки на то, что меня ждет большой сюрприз, и даже разговоры о покупке купальника. Значит, капитан Кулебякин взял-таки отпуск и умчал на море! А меня оставил в городе! Сюрприз удался!
– Вы уже на пляже? – продолжал завистливо интересоваться Руслан. – Вода теплая?
– Тут жарко, – уклончиво ответила я, отнюдь не греша против истины. Смахнула пот со лба и добавила: – И мокро.
– А Барклай с вами? – полюбопытствовал Барабанов.
– Он с Денисом, – сказала я чистую правду.
– Счастливчики! – вздохнул он.
– Не завидуй, – сердечно посоветовала я, точно зная, что участь Дениса и Барклая, когда они предстанут пред мои очи после своих морских купаний, будет весьма незавидной.
– Когда вернетесь? – спросил Барабанов.
– Денис тебе позвонит, – пообещала я и выключила трубку.
– Что случилось? – встревоженно спросила Алка, тараща на меня снизу вверх выпуклые окуляры непроглядных солнцезащитных очков.
В красном льняном сарафанчике и больших черных очках подружка была похожа на трогательную мелкую букашку. Вроде изрядно отощавшей божьей коровки.
– Ах, Алка, Алка, славное ты насекомое! – грустно сказала я. – Денис-то, оказывается, тот еще жук! Он не просто пропал, а взял отпуск и уехал отдыхать на море!
– Без тебя?! – ужаснулась Трошкина. – Да как он мог?!
– Вот так! – печальнее прежнего молвила я.
К тоске моей примешивалась добрая доля сожаления и злости на себя, любимую. Какого черта я выпендривалась, когда Денис расписывал мне прелести отдыха в туристической палатке? Требовала путевок в хороший пансионат, прогулок по курортной набережной и ночных огней, отличных от горящего костерка? Докапризничалась! Осталась при разбитом корыте, как старуха из сказки про «Золотую рыбку»!
– Нет, что творится! – сокрушенно забормотала Алка, не в силах справиться с нахлынувшей жалостью ко мне, несчастной. – Упадок нравов!
Я криво усмехнулась, вспомнив давешнее мамулино задание – придумать имя и фамилию для злодейского героя. Упадок Нравов вполне годился как вариант. Также по свежим впечатлениям от последних событий я могла предложить целый ряд очень оригинальных и столь же актуальных имен: Уход Шефов, Побег Барбосов, Загул Ментов и Провал Кентов – последнее имечко было навеяно невольным предательством Руслана Барабанова.
Добрая подруга, подумав, нашла, чем меня утешить.
– Зато теперь ты знаешь, куда подевались Денис с Барклаем, и не будешь волноваться!
Я иронически посмотрела на нее. Не буду волноваться! Как же! Хорошо, если они отдыхают у моря вдвоем! Но палатка-то у Дениса трехместная!
– Хочешь об этом поговорить? – сочувственно спросила Алка.
Я пожала плечами.
– Пойдем ко мне, – предложила подруга. – У меня есть малина, а в морозилке лежит брикет пломбира.
Мороженое с малиной под разговор о сердечных делах ушло незаметно. Приговорив лакомство и поставив точку в обсуждении моих душевных мук, мы перешли на страдания Трошкиной. Обычно Алка избегает разговоров о своей личной жизни, но ликер, которым мы не скупясь полили пломбир, очень располагал к откровенности.
– Как там Зяма поживает? – развозя ложечкой по тарелке остатки алкогольного сиропа, застенчиво спросила Алка.
Я вздохнула, потому что порадовать подружку мне было нечем. Зяма, к которому Алка питает тайную страсть, поживал хорошо и даже замечательно, меняя подружек, как носки. Недавно у него завелась новая дама, по всей видимости, очень любвеобильная: сегодня утром она подняла Зяму с постели телефонным звонком и долго беседовала с ним, явно настаивая на свидании. Зямка, у которого расписание свиданий плотнее, чем график движения поездов на узловой станции, затруднялся назначить точное время встречи, и собеседники висели на телефоне с полчаса, корректируя и сводя воедино свои планы. Если я правильно поняла Зямину последнюю фразу: «Ладно, птичка, я буду в два!», сегодняшний день мой донжуанистый братец прожил не зря.