– Почему армейский офицер захотел вдруг стать секретарем? – недоверчиво спросил он.
– Мне нужна работа, – кратко ответил Кеннет. – Сейчас, когда война окончена, многие офицеры остались не у дел.
Лицо сэра Энтони подобрело.
– Считаю позорным такое отношение нации к своим солдатам, спасшим цивилизацию от корсиканского чудовища. – Явно колеблясь, он окинул недоверчивым взглядом крепкую фигуру своего гостя. – Однако я не могу нанять секретаря, который совсем не разбирается в искусстве.
Кеннет уже привык, что его принимают за человека, которому под силу только укладывать кирпичи.
– Меня всегда интересовало искусство, и когда я был на континенте, мне посчастливилось познакомиться с работами великих мастеров. Я видел фрески в церквях Голландии и Бельгии. В парижском Лувре мне посчастливилось увидеть величайшие произведения мирового искусства, собранные там за время войны, которые потом были возвращены на их родину.
– Все эти знания весьма поверхностны, – заметил художник. – Даже если постоянно смотреть на море, плавать не научишься. Что ж, посмотрим, как вы разбираетесь в искусстве. Следуйте за мной.
Ситон подошел к двустворчатой двери и распахнул ее. Кеннет шагнул в комнату и застыл на пороге. Прямо перед ним висело огромное полотно самой известной картины сэра Энтони.
– Вы знаете эту картину, капитан Уилдинг?
У Кеннета пересохло во рту.
– Каждый в Британии видел хотя бы репродукцию вашей картины «Гораций на мосту», но черно-белые копии не отражают и малой доли того, что я вижу. Это потрясающе!
Кеннет с благоговением стал рассматривать картину. Всю левую ее часть занимала фигура Горация.
За ним виднелся мост через Тибр. В конце моста были изображены двое римлян, строящих заграждения, чтобы не пропустить врага. Широким фронтом на мост наступали вражеские войска; казалось, лишь один Гораций сдерживает их натиск.
– Расскажите мне о картине, – приказал сэр Энтони.
Вопрос был поставлен не совсем точно, поэтому Кеннет решил проявить как можно больше осторожности.
– Технически она выполнена великолепно. Ваша манера письма напоминает полотна Жака Луи Давида.
Ситон фыркнул.
– Ничего похожего. Мой стиль гораздо выше. Давид – просто зазнавшийся французский ремесленник, да к тому же бунтовщик.
«От скромности Ситон не умрет», – подумал Кеннет и продолжил:
– Вся сила картины в композиции. Гораций держит меч под определенным углом, эта деталь поражает своей точностью, а картина выигрывает.
Ситон одобрительно кивнул.
– Мне приходилось видеть другое толкование этой темы. Там Гораций был изображен закаленным бойцом. На вашем же полотне он выглядит мальчиком, что придает особую остроту восприятия картины. Он никогда не участвовал в сражении и потому немного боится. По глазам видно, что ему жаль расставаться с жизнью, которую он еще не познал, однако каждый изгиб его тела, каждый его мускул говорит о том, что он будет стоять до конца, чего бы ему это ни стоило.
– Чудесно, капитан. – Сэр Энтони перевел взгляд с картины на Кеннета. – Каков скрытый смысл этой картины?
Экзамен был нетрудным.
– Гораций здесь является воплощением Британии, в одиночку противостоящей Франции. Обыкновенный художник просто бы придал ему черты Наполеона, однако вы поступили очень тонко, дав лишь слабый намек на Бонапарта, но в мыслях каждого, смотрящего на картину, невольно будет возникать образ француза.
– Мне сказали, что никогда еще репродукции картин на историческую тему не распродавались так хорошо, как моей. – Сэр Энтони задумчиво посмотрел на свою работу. – Картины на исторические темы являются вершиной искусства. Они воспитывают, поднимают дух нации, зовут на подвиг. Мне бы хотелось писать только такие полотна, но, увы, тогда бы мне пришлось умереть голодной смертью.