Тум. Тум. Тум.
Агапыч как раз сидел внизу на доске, положенной на две кучи мусора, задумчиво курил третью подряд «Лаки Страйк» и смотрел, как подсобник колупает стену. Посмотреть было на что: Витюня трудился второй час с размеренностью стенобитного тарана. За это время он ни секунды не отдохнул, не сказал ни единого слова и только время от времени перехватывал поудобнее лом.
В дверной проем сунулся прораб Мамыкин по кличке Луноход, подышал на ладони, потопал валенками, зябко передернулся и сказал:
– Ага.
– Ага, – согласился Агапыч. – Еще с полчаса, тудыть, и все.
Мамыкин потер замерзший нос. Было заметно, что он хочет что-то сказать, но еще не придумал – что.
– Раствор привезли? – упредил вопросом Агапыч.
– Скоро будет. Ты тут не очень рассиживайся. На девятый подадим.
– Яволь, – сказал Агапыч вслед уходящему прорабу и, помолчав, добавил, вложив в интонацию всю неприязнь пролетариата к любому начальству, а к лишнему в особенности: – Ходит, тудыть, зараза. Змей.
Он помолчал, напрасно ожидая ответной реплики Витюни. Но тот продолжал молча крушить кирпич.
– Перекури, – предложил Агапыч. – Он в бытовку греться пошел, когда еще к нам поднимется. Слышь?
Витюня в последний раз выбил ломом стаю осколков, положил инструмент и, тяжело спрыгнув с закачавшегося «козла», присел рядышком на пискнувшую доску. Со стороны он походил на средних размеров йети, обряженного в телогрейку и старую ушанку, а мелкий Агапыч – на его детеныша. Верхняя пуговица Витюниной телогрейки не застегивалась – мешала толщина шеи. Крушить так крушить, «курить» так «курить», все едино. Хотя Витюня никогда не курил прежде и не собирался баловаться этим ни теперь, ни впредь. Вредно это. Иное дело перед концом работы принять на грудь стопарик водки, ровно один, только чтобы тепло побежало по организму, и занюхать ароматной хлебной корочкой, в крайнем случае – просто промерзлой рукавицей. Пьян не будешь, а все веселее жить. Но до стопарика оставалось еще часа четыре, не меньше.
– Сорок лет на стройках отышачил, а еще ни одной не видел, чтобы без долбежки обошлось, – жизнерадостно сообщил Агапыч, пуская дым через нос-пуговку. – Инженера, тудыть, начальнички… То дверь забудут, а то и вентиляционную шахту, – долби, Гаврила. И долбишь…
Витюня не поддержал тему – дышал на руки. Хотя, по правде сказать, долбить приходилось всякий раз ему, а не Агапычу. Агапычу что – он каменщик, только и умеет наскакивать: что, мол, ты мне раствор как собаке кидаешь? А как его еще кидать, спрашивается? Да и не кидают собакам раствор, нужен он им.
– Не свело? – спросил Агапыч, с уважением глядя на громадные Витюнины кулаки. – Это тебе, тудыть, не штанга. После лома иной раз так пальцы скрючит, не знаешь, чем и разогнуть. Что, прихватило?
Витюня покачал головой. Агапыч, притушив бычок о кирпич, ерзал на доске, хитренько заглядывал в глаза. По-видимому, еще не расстался с надеждой разговорить Витюню.
– Я одного знал, так он вместе с ломом с лесов навернулся, – сказал он наконец. – При мне дело было, в пятьдесят седьмом, тоже зимой. Знаешь, как тогда строили? Леса – ты, тудыть, хрен такие видал. Вот такенный трап, носилки, и ты тащишь… Да. Ну так вот: летит это он, значит, с шестого этажа, и лом у него в руке. Молча летит, вдумчиво. Этажа возле четвертого он, говорит, и допер: а зачем мне лом?! И как начал его от себя отпихивать! Одна рука, тудыть, пихает, другая, наоборот, вцепилась намертво – и ни в какую. Так почти что до самой земли с ломом и провоевал.
– Ну и? – осипшим басом спросил Витюня.
– Что «ну и»? – с досадой произнес Агапыч. – В сугроб упал, ушибся только да заикался потом с месяц. А лом рядом воткнулся.
Витюня не отозвался.
– Слова от тебя не добьешься, – осудил Агапыч. – Какой ты студент. Только и пользы, что силы невпроворот. Правильно тебя из института выгнали, вот что я тебе по секрету скажу.
Витюня натянул рукавицы, нахохлился и осторожно полез на разболтанного «козла».
– Не выгнали, – пробасил он оттуда, первым ударом вогнав лом в кладку на добрую пядь. – У меня академка.
Агапыч ушел. Витюня продолжал расширять нишу. Пусть будет даже пошире, чем нужно, – жалко, что ли? Ровная ниша, хорошая.
Тум. Тум. Тум. Тум.
Ход мыслей, нарушенный надоедой Агапычем, восстанавливался в такт ударам – по биту в секунду, как непременно съязвила бы Светка. Ну ладно. Вот, скажем, лом. Простой инструмент из стали марки 45 или 60. Ничего сталь. Варится, куется. Руками не согнуть, разве что о колено. Пожалуй, тонковат, да и легковат, не по руке – но на то он и лом, а не гриф от штанги. Что еще есть в этом слове? Лом – это то, что ломает, или то, что уже поломано? И так бывает, и этак. Задумаешься, коли твоя фамилия Ломонос. Не Михайло Ломоносов, изволите видеть, а Витюня Ломонос. Как в насмешку. Наградил родитель. Лом тут, правда, ни при чем, а просто кто-то из предков, скорее всего, кому-то когда-то сломал нос, вот и фамилия. Кстати, а Ломоносов согнул бы лом? Наверное. В узел-то он вязал по случаю – не то кочергу, не то случайного прохожего. Правильный был мужик.
Вместе с проплывшей мыслью о штанге пришла тоска. Обманула штанга, подвела. Семь лет назад благодаря ей Витюню провели считай без экзаменов в Институт стали и сплавов – ему было все равно куда. На том удача и кончилась. А где вожделенные победы на спартакиадах, универсиадах, олимпиадах? Международные турниры? Где? Какое-то время они жили в розовых мечтах, но мечты постепенно выцвели, а потом и вовсе куда-то исчезли. Остались будни, хруст в позвонках, гулкое буханье штанги о помост, сто грамм после душа да телик в общаге. Ходи на тренировки, не уклоняйся от соревнований, выжимай очки команде – за это тебя терпят и не гонят взашей.
– Дерево ты, – укорял тренер после нелегкой победы над хилой командой библиотечного института. – Сила есть, мышцы наел, а настоящего таланта к железу в тебе не вижу. Интеллект где, а? Под штангой мыслить надо, а ты вечно сонный какой-то. Э, ты меня вообще слышишь, нет?..
Витюня понуро бубнил что-то в оправдание. Второразрядником во втором среднем весе пришел он в институт – уходил перворазрядником в полутяжелом, не дотянув даже до кандидата в мастера. Спортивная карьера не удалась.
Пока выяснялось это обстоятельство, изменились времена. Спорт в институте как-то незаметно отошел на второй план, а потом и вовсе забылся. Пришлось попробовать учиться. На громоздкую фигуру Витюни, бессвязно лепечущего что-то про футеровку и кислородное дутье, доцент Колобанов смотрел как на новые ворота: кто ты такой, добрый молодец? откуда взялся? кому нужен?
О том, чтобы остаться хотя бы при спортивной кафедре, не могло быть и речи. Ближайшая перспектива вырисовывалась отчетливо, а где-то за нею туманно маячил тугой мясистый шиш. Последние полгода учебы – двадцать минут позора на защите – диплом в зубы – и лети, голубь. А куда прикажете лететь? Трудиться мастером на «Серпе и молоте»? Охранником у «новорусского» теневика? Витюня понимал, что он слишком большая мишень. Рэкет – нет навыка и не хочется.
Возвращаться с ненужным дипломом в родимые Мошонки? К огороду и колхозным полям? Вытаскивать из грязи трактора всегда успеется. Вышибалой в казино? Один раз Витюня попробовал. Казино потрясло ощущением чего-то инопланетного, глубоко иррационального. В первый же вечер, сообразуясь больше с инстинктом, чем с инструкциями, он по ошибке вышиб кого-то не того и на следующий день получил расчет. Призрак «Серпа и молота» замаячил совсем близко.
Спасибо тренеру – устроил еще одну академку. Денег не было. Приятель представил скучающего Витюню знакомому бригадиру строителей, взяв за протекцию пиво, только пиво и ничего, кроме пива, добрый человек. Витюня «на слабо» легко оторвал от пола стопку в двадцать семь силикатных кирпичей. Правда, на пятый этаж, как было условлено, занести не смог – неудобная стопка напрочь закрывала обзор, – но и без того был взят подсобником и трудился уже пятый месяц. Временная работа не постыдна, будь ты хоть золотарем. Впрочем, насчет профессии золотаря Витюня не был уверен.
Дом строился элитный, для «новых русских» – недалеко от Садового кольца, розово-кирпичный снизу доверху, с большущими лоджиями, хитрыми выступами, намеками на декоративные башенки, гаражом в подвале и пентхаусом на крыше. Впрочем, до пентхауса дело пока не дошло. На него-то больше всего и хотелось посмотреть Витюне, хотя ему и объяснили разницу между этой принадлежностью элитного здания и одноименным журналом.
Платили на стройке прилично, даже подсобникам, и обычно вовремя. Хватало и на платный теперь спортзал, где Витюня появлялся все реже, и на пиво, которое Витюня не любил, но пил все чаще, и на то, чтобы сводить Светку в кафе, и на дребедень всякую. Хватало и квартирной хозяйке, у которой Витюня снимал комнату – из институтской общаги его все-таки выперли. Вдобавок через три года трест сулил квартиру в новостройках – значит, ежели не обманут, между городом и чистым полем в краях, где такой зверь, как рейсовый автобус, навечно занесен в Красную книгу. Квартиру Витюня собирался продать, а на вырученные шиши начать свое дело. Какое – пока было не ясно, но Витюня рассудил, что там видно будет. Будущее рисовалось в перспективах не то чтобы радужных, но обнадеживающих.