Он отключился, и я сжала телефон в руке, стукнув крышкой себе по лбу. Собравшись с силами, я вызвала полицию и спасателей, хотя они уже никому бы не помогли. Выйти из машины еще раз я не смогла.
Саша приехал первым. Яркий свет фар посветил в зеркало заднего вида, и я зажмурилась. К горлу снова подступила тошнота, потому что вид мертвой Даши буквально впечатался в мою сетчатку. Когда бывший босс сел на сиденье рядом со мной и приложился к бутылке с виски, я чувствовала себя не просто паршиво. Нет такого слова, которое смогло бы в точности описать мое состояние.
Фары, светящие в зеркала, отъехали назад, развернулись, и уехали обратно, в сторону поместья. Мы сидели в моей машине в полной тишине. Музыку я выключила. Как–то было не до нее. Когда впереди просияли синие проблесковые маячки, Саша напрягся. Он стал куда–то звонить, и что–то объяснять. Я не поняла ни слова. В ушах стояла оглушающая тишина, нарушаемая только тихим рокотом мотора.
Перед глазами снова всплыло лицо с остекленевшими глазами, и я потрясла головой, чтобы избавиться от этого видения. Потом появилась другая картинка – пятна крови, снежинки, падающие на обнаженную спину и татуировку, полностью повторяющую мою.
Я не выдержала, и открыла дверь авто, наполовину вылезая из салона. Когда я начала блевать, я уделала свое платье, порог, дверь и даже левое переднее колесо. Закончив, я закрыла машину и откинулась на спинку, закрывая лицо руками.
– Господи, это происходит не со мной, – прошептала я, в сотый раз за последние полчаса видя перед глазами лицо Даши.
Саша, молча, вышел из машины и направился к полицейским. Я не знаю, сколько времени заняла процедура оформления всех бумаг. Мне задали несколько вопросов, и я как–то на них ответила. Я смотрела, как спасатели отодвинули Бентли от дерева и вытащили… Тело. Потом его запихнули в черный мешок и погрузили в машину скорой. Бентли, превратившийся в груду бесполезного металла, поставили на буксир, и увезли.
Дверь моей машины открылась, и я вздрогнула. Саша сел рядом и поднял бутылку с пола.
– Можно ехать, – спокойно сказал он.
Я кивнула, и тронулась с места. Когда я подъезжала к городу, бывший босс включил стерео-систему. Он удивленно посмотрел на меня и выдал что–то вроде:
– Что это?
Я ничего не ответила. Слова застряли где–то в горле. Я физически не могла ничего сказать.
Он переключил несколько треков, а потом остановился.
– А вот это мне нравится, – пробормотал он опьяневшим голосом, и сделал погромче.
Из динамиков полилась мелодичная фортепианная музыка, разбавляемая электронными звуками, и женский голос запел на французском языке. Я вцепилась в руль и уставилась на дорогу, ни хрена не понимая.
Je t'aime, je t'aime
Comme un fou, comme un soldat
Comme une star de cinema[5]
Саша подпел своим мягким голосом француженке. По моему телу прошла легкая дрожь, смешанная с уже знакомым мне ощущением, которое я испытывала, когда он говорил на этом языке.
– В Хилтон? – смогла выдавить из себя я уже на подъезде к центру.
– Нет. Я купил квартиру, – спокойно ответил он и выключил музыку, – Ты как?
Я промолчала. Потом пожала плечами, и, не отрываясь от дороги, сказала:
– Пока не поняла. Куда ехать?
– Шестнадцатиэтажка на Вирби.
Я знала этот дом. Единственная новостройка в моем районе. Взяв курс на Лаагна тээ, я быстро добралась до пункта назначения и остановилась у шлагбаума.
– Алиса, лучше подняться. Тебе не стоит сейчас идти домой, – сказал Саша.
Шлагбаум дернулся и поднялся вверх. Я нажала на педаль газа и въехала на парковку.
Потом мои воспоминания снова стали смутными. Я помню, как поставила машину, достала из багажника свою сумку, зашла в подъезд; как поднялась на лифте и вошла в квартиру. Саша снял с меня шубу. Я уставилась на свое отражение в зеркальных дверях–купе и с радостью выдохнула, когда на меня посмотрела брюнетка с короткой стрижкой.
– Туда, – он махнул рукой направо, и я поплелась в заданном направлении.
Скинув с себя испачканное платье, я залезла в ванную и включила душ. Впервые в жизни, я дала кипяток. Сев на гладкую пластиковую поверхность, я поджала колени к груди и обхватила себя руками. Мои слезы перемешались с горячей водой, и я кое–как пришла в чувства. Правда, увиденное меня так и не отпускало.
Когда я нашла в себе силы вылезти, я обернулась полотенцем и вышла в комнату. Саша сидел на диване и приговаривал виски. С того момента, как он сел в мою машину, бутылка почти опустела.
Я подошла к нему, и взялась за горлышко. Сделав большой глоток и допив остатки, я зажмурилась от обжигающего вкуса и села на диван. Бутылку я поставила на пол. Уставившись на темный экран большого плазменного телевизора, я принялась искать невидимую точку. Она должна быть где–то здесь, я уверена. Она мне так необходима.
– Хочешь есть? – спросил где–то вдалеке голос Саши, и я резко помотала головой.
При одной мысли о еде меня снова затошнило.
Я наклонилась и уперлась лбом в свои колени. Саша спокойно сидел на диване, закинув ногу на ногу. Потом он пошевелился, и я почувствовала, что уползаю с дивана к нему на ноги.
– Тшшш, – шикнул он, – Все хорошо.
Он принялся качать меня, как маленькую, и я снова заплакала. Перед глазами то и дело мелькали образы сегодняшней ночи:
Осколки на асфальте.
Смятый капот.
Снежинки, кружащие в воздухе.
– Даша, – подмигнула мне блондинка.
Светлые стеклянные глаза, смотрящие прямо на меня.
Голубая птица, покрытая тонким слоем снега.
Синие маячки.
– Забирай его, мне надоело все это дерьмо!
Эвакуатор.
Скорая.
Кровь.
– Все хорошо, – повторил родной голос надо мной, и я провалилась в сон.
Лучше бы я проснулась.
ГЛАВА 9
Я разглядываю цветные фотографии, и с интересом вытаскиваю одну из пачки. На ней изображена маленькая птичка с длинным клювом. Она сфотографирована в полете, макросъемкой, и я могу видеть каждое ее перышко. Она очень яркая, разноцветная, как радуга. Горло у нее матово–алое, животик блестяще–синий, по бокам горла выступают синие перья в виде воротника, хвост и голова – салатовые. Я беру снимок и подбегаю к отцу:
– Папа, а кто это?
Отец улыбается одной из своих покровительственных улыбок, берет меня на руки и сажает к себе на колени. Он смотрит на фотографию, а потом переводит взгляд на меня.
– Это колибри–ангел, – говорит он, – Красивая, правда?
– Очень. А где она живет? – не унимаюсь я.
– В Бразилии. Это очень далеко, за океаном.
– А она не прилетает к нам зимовать? – спрашиваю я, насупившись.
– Нет, детка, она никогда не покидает своих мест. Она очень маленькая и хрупкая, не умеет ходить по земле.
– Почему?
– У нее слишком тоненькие и слабые ножки. Совсем как у тебя, – отец щекочет меня в пятку, и я хихикаю.
Потом картина изменилась. Я стояла в больничной палате со светло–зелеными стенами и пряталась за мамой.
– Алиса? – сказал незнакомый мне голос, – Алиса, дочка, подойди.
Я неловко вышла из–за маминой спины и посмотрела на мужчину, лежащего на больничной койке. Когда я подошла ближе, я с трудом узнала в его измученном химиотерапией лице, своего отца. Тонкие трубки вели к его рукам, в них текла какая–то прозрачная жидкость. Присмотревшись внимательнее, я поняла, что его руки… Они стали больше похожи на мои. Тонкие, как спички, с тугими, выпирающими венами.
– Папа? – выдавила я из себя, душа подступающие слезы.
– Птичка моя, это я. Я так по тебе соскучился… – тихо сказал он.
Это было больше похоже на стон.
– Папа, я здесь. Я с тобой.
– Алиса, я так тебя люблю, – начал говорит он в бреду, – Ты – все в моей жизни.
– Я знаю, пап.
Мой голос сорвался, и я начала плакать.
– Папочка, все будет хорошо. Ты поправишься. Обязательно поправишься.
– Конечно, – выдохнул он и посмотрел на меня невидящим взглядом, – Я поправлюсь. Я люблю тебя, Алиса. Я так тебя люблю… – повторил он.