Прошу выслать конный разведвзвод в квадрат двести шесть. Сигнал для опознания – две красные ракеты, ответ – две зеленые...
– Понял, капитан. Взвод высылаю... Уходи... Связь по возможности. Действуй...
* * *
"Уходи" – это крепко сказано, – думал Тасманов. – Далеко ли уйдешь с доведенными до крайнего истощения детишками".
И все же он повел разросшуюся группу к реке. Немцы не показывались. Может быть, сбились со следа – дождь сыпал и сыпал, – а может быть, разделили группу и решили взять разведчиков в кольцо. Так думал Тасманов.
Он не мог знать, что немцы нарвутся на засаду польских партизан, действующих в округе, что в коротком бою, потеряв половину своих людей, обер-лейтенант – командир двух ягд-команд – отступит к броду под защиту регулярных частей.
Тасманов и не подозревал, как близко ходила смерть, – ведь наткнись его группа на засаду поляков, и немецкий камуфляж подвел бы разведчиков под пули. О польском отряде не знали в штабе дивизии – такое случалось в войну, – наступление наших войск активизировало борьбу польских патриотов, партизанские группы возникали и росли как грибы.
Капитан умолчал о детях в разговоре с Дробным намеренно. Он побоялся приказа оставить ребят на попечение какого-нибудь хуторянина, что было равносильно гибели.
Они несли ребят по очереди – тех, которые уже не могли идти. Рыжиков посадил на плечи двоих мальчишек и велел крепко держаться за каску.
Тихон нес на руках истощенного до невозможности самого маленького. Кудря часто останавливался – ему все казалось, что мальчонка перестал дышать.
Группа продвигалась к реке вдоль грейдера. В лесу не так донимал дождь, в случае же тревоги можно было занять круговую оборону, маскируясь за деревьями.
Не доходя до реки с полкилометра, Тасманов остановил группу и выслал вперед старшину и Струткиса. Эту пару капитан сделал неразлучной. Немецкий Струткиса был безукоризнен, хладнокровия хватило бы на пятерых. Айвар худощав, но силы ему не занимать.
Рыжиков сообразителен, чуток, опытен. Всю войну по тылам.
В заросшей орешником низине было сыро, промозгло, неуютно. Дети сбились в плотную кучку, согревая друг друга полуголыми исхудалыми телами. Они негромко переговаривались, словно читали молитву.
"Их нужно накормить, иначе они не дойдут, – подумал капитан. – Хотя бы по стакану молока с хлебом. Тушенка не годится – умрут сразу. У Петухова в НЗ сухари..."
Но прежде чем пришло решение, Тасманов уже напряженно прислушивался.
Сверху, от дороги, доносились странные, незнакомые звуки. "Квач-квач, квач-квач..." Будто квакала огромная лягушка.
Звуки становились сильней, обрастали другими, треснула валежина, зашуршала прошлогодняя хвоя.
И, осознав, что он слышит чваканье кованых сапог, Тасманов по-немецки, чтобы было понятно детям, громко шепнул: "Руих!"
Петухов и Кудря замерли с изготовленными автоматами там, где их застал приказ командира. Долгих лег на рацию, поводя стволом трофейного пулемета в сторону звуков.
Тасманов достал две гранаты с длинными деревянными ручками. Гранаты были немецкие, очень удобные в таком вот назревающем бою.
Как не хотел и боялся сейчас Тасманов этого боя! В штабе ждут карту. По рации всего не скажешь. Карта – это его, Тасманова, глаза. И то, что увидели они, теперь хотели увидеть и Дробный и комдив.
И какой может быть маневр в скоротечной схватке, когда ты скован, спеленут по рукам и ногам спасенными детишками.
Тасманов слушал теперь уже близкие шаги, стараясь уловить повизгивание овчарок, слова команд. Но раздался приглушенный кашель и хриплый голос кому-то сказал:
– Еще полчаса, Юрген, и ты выпьешь горячего кофе...
– Шнапсу, Курт... – отозвался вялый тонкий голос.
И капитан понял, что это не погоня. Патруль.