Рыжиков выхватил из кармана фляжку. Капитан отпил три больших глотка, негромко обронил: "Идут..."
В просветах между деревьями показались Долгих и Струткис.
– Ну вот, – удовлетворенно пробормотал старшина, – вся семья в сборе.
* * *
Хутор открылся сразу. При свете дня он выглядел совсем иначе. Тын на фоне неба черный, железный, и над ним высокая жердь со скворечником. Жердь тонкая, и скворечник качается под порывами ветра. Как пятна нефти, блестели стекла в узких окнах дома.
Они окружили дом, и Тасманов взошел на крыльцо, резко толкнув двери, встал за косяк.
На крыльце появился старик. Красноносый, с набрякшими клюквенными щеками. Он все время щурил один глаз, сверля им разведчиков. На лице его не было ни страха, ни растерянности. Кивком головы он пригласил нежданных гостей в дом.
– Кто-нибудь есть? – спросил Тасманов по-русски. Старик вскинулся, пристально взглянул на капитана.
Тот грубовато сказал:
– Времени нет, дед. Мы русские... Немцев в округе не видел?
Старик пожевал беззубым ртом, поджал губы, покачал головой.
Капитан быстро вошел в дом и увидел старуху. Она сидела тихо, почти не дыша, и походила на сонную ночную птицу. В руках ее, как сначала показалось Тасманову, было зажато лукошко с грибами, но, подойдя ближе, он рассмотрел старую елочную игрушку, сделанную из ваты, – маленькое гнездо с птенцами.
Старуха даже не взглянула на капитана. Казалось, засохшие и готовые вылиться слезы отягощали ее тусклые, пустые глаза.
Дождь звенел по стеклам, стучал по крыше и в прикрытые двери, как человек, уставший в пути.
– Нужно накормить детей, – громко сказал Тасманов, убежденный, что старик понимает по-русски.
Двери распахнулись, Кудря остался на крыльце, пропуская мимо себя ребятишек, которые передвигались из последних сил, а войдя, ложились прямо на пол, и было видно, как мелкая, частая дрожь сотрясает их измученные тельца.
Старик взял Кудрю за рукав и потащил к сараюшке, произнося одно только слово:
– Тенды... Тенды... [4]
Они вернулись, неся на руках по большому хлебцу. Старик торопливо нарезал хлеб большими кусками, достал выдолбленный из липы ковш, крикнул что-то старухе, и та покорно поднялась с места, взяла ухват и полезла в печь.
Не хватило тарелок, старик сокрушенно покачал головой и разлил суп в глиняные большие кружки.
Дети ели молча и сосредоточенно, подбирая крошки, изредка взглядывая на взрослых затуманенными едой глазами.
"Откуда у старика свежий хлеб? – думал Тасманов. – Для кого он печет и прячет его в сараюшке? Не для немцев же?"
Капитан вышел во двор. Никого. "Апачи на тропе войны, – усмехнулся Тасманов. – Все подходы перекрыли, а ведь устали-то как".
– Петухов, – тихонько позвал капитан, и тотчас из-за сараюшки появился сержант.
– Григорий, – доверительно и тихо заговорил Тасманов, – дело такое. Отыщешь старое дупло с оружием. Возьмешь запасные рожки с патронами и рацию. Сам прятал – значит, помнишь где...
– Помню, товарищ капитан...
– Лошадь, если она еще там, тоже прихвати. И осторожненько... Немцы нас так не оставят. Много крови мы им попортили. И несем кое-что, чему сейчас цены нет. Понял?
– Понял, Андрей Савостьянович... Сделаю чисто.
– Мне рация нужна, – сказал капитан. – Долгих свою утопил. Мальчонка один у него сильно испугался, когда немец палить начал... Вскочил, качнул плотик...
– Вот оно как, – протянул Петухов.
– И посмотри там... внимательно посмотри, как на границе. Следы фиксируй... считай, что в наряд идешь.
– Есть, в наряд, – улыбнулся сержант.
* * *
Петухов не шел, а как бы подкрадывался. Низко согнувшись, держа автомат на изготовку, он подолгу всматривался в густолесье, неторопливо переходил от дерева к дереву, замирал, сливаясь с ним, и снова смотрел до боли в глазах в просветы между соснами.