— Он тоже откуда-то оттуда, — сказала я, надеясь этим смягчить ее.
— Откуда? — спросила она так, словно я только что ее оскорбила.
— Из Баварии или из Румынии, или как там еще, — сказала я. Я чуть не сказала ей, что это он купил мне шубу.
Бейба, которая быстро соображала, что к чему, пропела на мотив «Откуда эта шляпка»:
— Откуда эта шуба?
— Отец прислал денег, — соврала я.
— Твой старикан сидит в работном доме!
Она была без лифчика и сквозь белый свитер вырисовывалась форма ее сосков.
— Что у нас к чаю? — снова спросила я.
— Пудинг с вареньем, — сказала Бейба. Внезапно звонок прорезал ее высокий голос, и я побежала наверх попудриться.
Бейба открыла дверь.
Я одела светло-голубое платье — светлые тона мне идут — с серебристым, словно кристаллическим, как будто падают снежинки, рисунком. Это было летнее платье с глубоким вырезом, но мне хотелось выглядеть для него красивой.
У двери в столовую я растерла руки и плечи, покрывшиеся гусиной кожей, и задержалась послушать, о чем они с ним говорят. Я услышала его низкий голос. Бейба уже называла его по имени. С ощущением неловкости вошла я в комнату.
— Привет, — сказал он, поднимаясь, чтобы пожать мне руку. Бейба сидела рядом с ним, облокотившись на изогнутую спинку его стула. Под низким потолком он казался очень высоким. Мне стало стыдно нашей маленькой комнаты. При нем она выглядела еще более убого; кружевные занавески совсем прокоптились от дыма, а у улыбающихся фарфоровых собак на буфете был идиотский вид.
— Ты легко нас нашел? — сказала я, притворяясь, что не испытываю никакого стеснения. Чудно, в своем собственном доме стесняешься еще больше. Я могла болтать с ним на улице, а в доме словно чего-то стыдилась.
Иоганна принесла на блюде пудинг с вареньем — он был обернут муслином.
— Mein Gott, есть такой, такой горячий, — сказала она, опуская блюдо на груду самодельных подставок, которые Густав нарезал из оставшегося куска линолеума. Она развернула муслин.
— Высокая cuisine [2], — сказала Юджину Бейба и подмигнула. Пудинг был белый и жирный. Он напоминал покойника.
— Мой собственный, домашний, — с гордостью сказала Иоганна. Она разрезала пудинг на куски и, пока она его резала, на блюдо стекали струйки горячего малинового варенья. Потом она из ложечки снова полила соком каждую порцию.
— Милому новому гостю. — сказала она, подавая первую порцию Юджину. Он отказался, сказав, что никогда не ест сдобного.
— Нет, нет сдобного, — сказала Иоганна, — хороший австрийский рецепт.
— Косточки от малины застревают у меня в зубах, — ответил он, полушутя.
— А вы вынимаете зубы. А? — предложила она.
— Да это мои собственные, — рассмеялся он. — Давайте просто по-хорошему выпьем чашечку чайку.
— Вы не ешьте моя еда.
Ее лицо приняло несчастное, обиженное выражение, и она с глупой широкой улыбкой смотрела на него.
— Из-за живота, — объяснил он.
— У меня там дырка, внутри, — и, положив руку на черный пуловер, похлопал себя по животу. Он еще раньше попросил у Иоганны разрешения снять пиджак. Черный пуловер был ему очень к лицу. Он придавал ему стройный вид, как у священника.
— Запираетесь? — спросила Иоганна. — У меня наверху есть мешок, привезла из моей родной страны, как это называется, клизма?
— Пресвятой господь, — сказала Бейба. — Пусть вперед выпьет чаю.
— У меня просто болит, — сказал ей Юджин, — беспокоюсь…
— Беспокоитесь — такой богатый человек? — сказала Иоганна. — Что может беспокоить богатый человек?
— Этот мир, — сказал он.
— Этот мир, — воскликнула она. — Мне кажется, вы немножко сошли с ума. — Потом, испугавшись, что она преступила предел дозволенного, сказала:
— Это так ужасно для вашего бедного живота, бедный вы человек, — и она похлопала его по лысине, которая была у него на макушке, словно была знакома с ним всю жизнь. Через минуту она притащила маринованные огурцы с укропом, салями, маслины, копченую ветчину и тарелку миндального печенья собственного приготовления.
— Ах, батюшки, — проворковала Бейба. Она взяла влажную черную маслину и, зажав ее в пальцах, поцеловала.
— Нет, ошибочка, — сказала Иоганна и отобрала у нее маслину. — Это специально для мистера Юджина.
— Правильно, Иоганна, мы, иностранцы, должны держаться вместе, — сказал он, но когда она вышла готовить чай, сделал каждой из нас по сэндвичу с ветчиной.
— Откуда это я взял, что девушки мало едят? — сказал он, обращаясь к вазе с вареньем, отчего на Бейбу по обыкновению, напал смех. Теперь у нее появился новый, громкий смех. Повернувшись к Юджину, она сказала:
— Больше всего на свете люблю культурных мужчин.
Он, сидя, поклонился ей в пояс и улыбнулся.
Бейба была особенно хороша в этот вечер. У нее было маленькое личико с правильными чертами и смуглой кожей. Глаза тоже маленькие, блестящие и очень живые; они так и перескакивали с одного предмета на другой, словно птица. Мысли ее тоже перескакивали с одного предмета на другой. И она казалась очень энергичной.
— Когда-то у меня была одна знакомая девушка, очень похожая на вас, — сказал он ей, а она все сидела и улыбалась.
— Хороший, прекрасный чай, — сказала Иоганна, входя с серебряным чайничком и помятым жестяным кувшином с горячей водой.
— Приятно? Хорошо? А? — спросила она еще до того, как он успел поднести чашку к губам.
— Умопомрачительный, — сказал он.
Он расспрашивал ее о родине, о семье, о том, собирается ли она туда возвращаться. В ответ она развела тягомотину про своих братьев и свою хорошую семью, которую мы с Бейбой слышали уже пять тысяч раз.
— Откупоривай зеленого змия, — сказала мне Бейба, кивнув в сторону бутылки, которую принес Юджин.
— Да она сама ее скоро откупорит, только вот расчувствуется, — сказала я. Иоганна была так занята разговором, что не слышала нас.
— Сейчас она уже так расчувствовалась — дальше некуда. Только что кончила свою слащавую историю про то, как ее братец-слюнтяй менял ей пеленки, когда ей было два, а ему четыре, — сказала Бейба.
— Мои братья проводили меня однажды в оперу… — продолжала трещать Иоганна, и тогда Бейба, тронув ее за локоть и показывая на бутылку, сказала:
— Дай человеку выпить.
У Иоганны вытянулось лицо, она смешалась и спросила:
— Чай нравится? А?
— Да, — сказал он, — Я ведь, по правде, не пью вина.
— Мудрый человек, вы мне нравитесь, — она вся сияла, глядя на него. Бейба громко вздохнула.
— Вы не должны жениться на продавщице из Ирландии, — сказала Иоганна. — Вы должны жениться на девушке из вашей родной страны, на графине.
Иоганна была так глупа, что не догадывалась, что подобные слова могут мне не понравиться. Я подпалила сигаретой волосы на ее голых руках.
— Mein Gott, ты меня сожжешь.
Она вскочила.
— Прости.
Тут вошел Джанни, другой их жилец, и суматоха, пока их с Юджином представляли друг другу, избавила меня от необходимости дальнейших извинений.
Иоганна встала, чтобы достать ему чашку с блюдцем, и спрятала вино за одну из фарфоровых собак.
— Так-то, — сказала Бейба, наливая себе холодного чаю.
— Mi scusi[3], — сказал Джанни, другой жилец, прося Бейбу передать ему сахар. Он выпендривался, размахивал руками, и строил фальшивые, самодовольные рожи. Мне он не нравился. Он появился у Иоганны в тот день, когда я надеялась поехать в Вену с господином Джентльменом, и поначалу я помогала ему в английском, и мы ходили с ним на «Похитителей велосипедов». Потом он подарил мне бусы и решил, что теперь ему со мной все можно. Когда я однажды вечером не захотела целоваться с ним на лестничной площадке, он обозлился и сказал, что бусы стоят кучу денег. Я сказала, что верну их ему, но он потребовал назад деньги, и с тех пор мы держались холодно.
— Опять эта грязная, чужеземная кровь, — добродушно сказал Юджин.
— Я из Милана, — обиженно сказал Джанни. Из всех людей, каких я только знала, ему больше всех не хватало чувства юмора.
— Она не умеет затягиваться, — сказала Бейба, когда Юджин снова протянул мне сигарету. Но я все равно взяла. Держа зажженную для меня спичку, он прошептал:
— У тебя глазки засияли.
И я подумала о нежных, влажных поцелуях, которыми он покрывал мои веки, и о том, что он шептал мне, когда мы оставались одни.
— Хорошо знаете Италию? — спросил тут Джанни.
Отвернувшись от меня, Юджин бросил догорающую спичку в стеклянную пепельницу.
— Я однажды работал в Сицилии. Мы снимали там картину про рыбаков, и я месяца два жил в Палермо.
— В Сицилии нет ничего хорошего — сказал Джанни, скорчив свое лицо в презрительную мальчишескую гримасу.
Эгоистичный дурак, думала я, глядя, как он набивает рот сосисками. Он получал сосиски за то, что был мужчиной. Иоганна почему-то считала, что постояльцев-мужчин надо кормить лучше. Я наблюдала за ним, когда это стряслось: я уронила сигарету за вырез своего платья. Не знаю как, но только уронила. Просто она выскочила у меня из пальцев, и я почувствовала, что горю. Когда я почувствовала на груди жжение и увидела, как к моему подбородку снизу поднимается дым, я закричала.