— У нас, в Самолве, вскоре поставят мельницу, кузню и ещё много чего. Захар Захарович вот-вот закончит коптильню, лекаря из Смоленска вызвал, церковь построим, детей грамоте обучать станем. Кто со мной, тот всё иметь будет. А кто на Псков надеется, али на доброго боярина, тот ни с чем останется. Каждый первый день месяца, старосты ко мне приезжать должны, да о том, что сделано рассказывать.
— Это ж получается, — староста почесал затылок, — Мы как бояре будем?
— А что в этом плохого? Думаешь, я всё упомнить могу? Вот соберёмся вместе, да обсудим, как нам жить лучше, да что сделать для этого надо.
Оставив размышлять Пантейлемона над предложением, Штауфен увёл свой отряд в Самолву, предварительно закрепив фанерку в виде щита с гербом на воротах старосты деревни Чудские Заходы. Конница неслась во весь опор, оставив далеко позади телеги с новгородскими ушкуйниками. Рихтер случайно проболтался об идущем водным путём втором отряде, когда Трюггви стал выпытывать, где он прячет свои сбережения. Гюнтер подгонял коня и жалел о каждом мгновении, проведённом вдали от любимой жены. В его голове уже рисовалась картина: где наёмники поджигают дома, а Нюра, с горсткой, оставшихся в живых самолвян защищает полуотстроенный замок.
В Самолве в это время царило оживление. К старой пристани пришвартовалась шнека с рыбаками. Самолвяне, освободив судно от груза и балласта, стелили брёвна на песок, чтобы вытащить корабль и осмотреть днище. Воды в трюме было по колено. Законопаченная на скорую руку щель продержалась полпути, и рыбаки еле успели догрести до берега. О том, что можно было подвести под пробоину пластырь, тогда ещё не знали. В результате, немецкие и русские дети, сообща выкладывали для просушки на солнце металлические изделия. Эту картину мирной жизни и застал Гюнтер, влетевший на еле живых конях в деревню. Штауфену сразу стало как-то спокойно на душе, когда на его глазах, восьмилетняя дочка Игната вынула изо рта немецкого ребёнка гвоздь, который тот пытался надкусить, отругала его и, хлопнув по попе, отправила играть на расстеленные, на траве одеяла. Только тогда она заметила князя, поклонилась и закричала во всё горло — Князь! Князь приехал!
Поздно вечером, Гюнтер узнал все подробности событий на озере из первых рук. Радостные новости омрачали только далеко идущие выводы. Уничтожение целого боеспособного подразделения, не забудут ни при каких обстоятельств. Дело было даже не в том, что побили наёмников, а не регулярные силы Ордена, Штауфен официально заявил о своём суверенитете, отказавшись явиться на суд епископа Дерпта. Это уже была политика, на которую сильные мира сего не обращать своего внимания — просто не могли. Требовалась поддержка крупного игрока, который согласиться помочь с минимальными для Самолвы потерями, либо иметь козыри, равносильные крепкой, боеспособной армии. Для маленького княжества, первый вариант с интригами был наиболее подходящим. С одной стороны стоял Орден, поддерживаемый католическим западом, ослабленный, но всё ещё очень сильный; а с другой — Северная Русь, с Великим князем Ярославом. Оставался ещё третий игрок, отец Гюнтера, но при его участии, княжество автоматически превращалось в одну из провинций, и потеря в данном случае — была невосполнимой. Самолвинское княжество было словно горошина, под толстой пуховой периной европейских государств. Но именно такая горошина, подчас не даёт уснуть. Единственный положительный момент был в том, что через Самолву не шло никаких важных торговых путей, их только предстояло создать. Иначе, часы молодого княжества были бы сочтены.
— У нас есть время до конца осени. Ярославу Всеволодовичу будет выгодно держать тебя на границе с Орденом. Сейчас принимается решение вернуть Псков, и если не будет никаких серьёзных ответных действий, то Великий князь пошлёт своего сына в поход на Дерпт. Торговаться с Александром бесполезно. Он почувствовал силу и вседозволенность. Он больше не волчонок, это уже волк, ощутивший на зубах вкус крови. А вот его брат Андрей…
— Что может этот Андрей? — Пренебрежительно отозвался о третьем сыне Ярослава, Гюнтер, — Ему двадцать лет, в Новгороде удержаться не смог, дружина мала, его никто не знает.
— Не скажи. Он может собрать суздальское ополчение и выставить две тысячи ратников на лошадях. А ещё, он прекрасно понимает, что после смерти отца, титул Великого князя может достаться не старшему из братьев, а наиболее удачливому. Тут уж каждая мелочь важна.
— История с собачкой. — Тихим голосом, как бы мысли вслух, проговорил Гюнтер.
— Что за собачка? — Не понял я.
— Это так, к слову. Не так давно, я Пахому Ильичу рассказывал про одного хитрого кардинала и не менее хитрого императора. — Штауфен усмехнулся, — Пообещать обеим, — это мысль!
— Путь тупиковый, но сейчас наиболее выгодный. Человеку, у которого уже есть власть, интересно только одно — иметь ещё больше власти. Что ты им сможешь предложить?
— Славу! Именно славу, Алексий. Для начала, я напишу письмо епископу. В нем, намекну, что действую с ведома Рима. И всё это, — Гюнтер обвёл пальцем по кругу, — Только для одной цели, Северная Русь должна стать католической. И любые попытки препятствовать мне, — наносят ущерб общему делу. Понтифика нет, проверить он не сможет, отец здорово постарался с кардиналами, так что, должно сработать.
— А кто отвезёт письмо?
— Воинот. Помнишь, я рассказывал тебе про его друга, Геца.
— Монах, который умер на переправе?
— Да, только не на переправе, а возле неё. Но это к делу не относится. Мне с самого начала показалось слишком странным, что Гец, устроивший аудиенцию у императора всего за один день, пусть и для посланца от сына, так легко согласился сопровождать своего старого друга в дремучие леса Руси. Гец совсем не простой монах. С Воинотом он поехал по приказу. Я подпишусь под письмом как наместник области, а барон покажет епископу специальный значок, так заботливо спрятанный монахом в своей фляге.
После этих слов, Гюнтер сходил к сундуку, покопался там и вытащил предмет, похожий на пятисотваттную лампочку, оплетенный тонкой лозой. Встряхнув и внимательно прислушавшись, Штауфен нажал на днище и потянул на себя, нижняя часть фляги, где проходила оплётка в виде косички, отошла и на стол вылетела толстенькая овальная монетка. На торцах кругляшка имелись два отверстия, из которых выглядывала проволочка.
— Посмотри, Алексий. Это знак юстиция. Вот что монах вёз в Самолву. Видишь, — Гюнтер указал пальцем на аверс печати, — Это копия печати отца, а на обратной стороне, символы правителя провинции.
— Ты хочешь сказать, что Фридрих предусмотрел даже такой вариант, что твоё княжество вольётся в империю?
— Не исключено. Но сомнения у него оставались, вот и послал он своего человека.
— С этой стороной понятно, а что насчёт славы?
— Славу можно получить несколькими способами. Сделай свою страну процветающей, и тебя станут славить. Убей тысячи людей, и слава вновь у тебя. Что проще? — Гюнтер сделал паузу, и ответил, — Я предложу двум братьям одно и то же. Базу для похода на Дерпт, которую все будут считать территорией империи.
Я крутил в руках печать юстиция, и мне не давало покоя только одно: — Гец должен был иметь какой-то свой, ему принадлежащий предмет, выпущенный ограниченным количеством и известный немногим людям. Как-то должен же был он отличаться от остальных чиновников.
— Гюнтер, где вещи умершего монаха? Надо всё внимательно осмотреть, искать какую-нибудь мелочь, то, что всегда в обиходе. Что-то должно быть ещё.
— Его вещи здесь, в сундуке Воинота. Знаешь, я, конечно же, могу покопаться, но лучше попрошу это сделать своего барона.
Берлихинген пришёл через пятнадцать минут. Сама затея ему не понравилась, но перечить не стал. Вывалил все вещи и разложил их на столе маленькими кучками.
— Я хоронил его голым, в одном саване. Он святой человек, пройдёт время, и люди станут молиться ему. Святоши подделывают реликвии, а настоящие — вот они.
Перетрогав все складки одежды, чуть ли не распоров сандалии и разобрав посох, который оказался тайником, мы ничего не нашли. Как вдруг, Нюра обратила внимание на две монеты. Это были золотые августалы. На одной из них надпись была стандартной и заканчивалась буквой 'G', а на другой отчётливо можно было прочесть: IMP ROM CESAR AUGUSTUS.
— Это то, что мы искали. — Обрадовался я, — Видите, на этой монете, в последних двух словах нет сокращения. Это и есть тот значок, по которому нужный человек поймёт, кто перед ним.
— Может, фальшивая? — Не удержался Воинот, пытаясь снять подозрения в шпионаже со своего умершего друга.
— Это не монета, Воинот. — С сожалением в голосе ответил Гюнтер. — Она не может быть фальшивой. Это трюк Германа фон Зальца. Ты просто покажешь её епископу, а по его реакции всё поймёшь сам.