'Я рад, что мой маленький Гюнтер наконец-то устроился. Новгородская княжна — просто красавица. Жду тебя к себе с первенцем. По возможности, захвати с собой рисовальщика. Твоё письмо лишь подтвердило мои опасения. У властителя не может быть друзей, об этом говорили ещё древние, надеюсь, ты помнишь. Но у каждого правила есть исключения, каким был для меня верный Герман[8]. Я буду рад, если у тебя окажется такой друг. Провинция Самолва должна стать форпостом наших восточных территорий'.
— Stupor mundi, — пробормотал Штауфен.
— Что? — Переспросила Нюра.
— Удивление света. Отец всегда выкидывал фортели, от которых, хоть стой, хоть падай. Или он решил, что я один из его юстициев?[9] Нет отец, у каждого свой путь.
— Я думаю, надо дядю дождаться, — сказала княжна, — он очень ждал этого ответа. Расскажи, барон, как ты собрал столько переселенцев?
— Не было ничего проще, госпожа. Когда Фридрих узнал, что я направляюсь в Аугсбург, мне дали в сопровождающие трёх новоиспечённых юристов из Апулии, ну а Гец, он поехал сам. В принципе, это он собрал два десятка семей. Мне только пришлось оплатить их долги перед аббатством. Дальше была муторная дорога от монастыря к монастырю. Переселенцам на восток запрещено отказывать в крове, этим и пользовались.
— А где этот твой Гец? Зови его!
— Я схоронил его, перед переправой. Когда мы добрались до Ливонии, старый товарищ совсем сдал. Лекарь приставил к его больным ногам пиявок, но даже это не помогло. С каждым днём силы покидали моего друга, а когда он увидел, как вешают на дороге ребёнка-браконьера, — Воинот моргнул глазами, провёл ладонью по лицу, вроде, как стряхивая усталость, и продолжил: — Гец заступился за мальчика. Освободившийся малец подхватил с земли камень и бросил в своего палача. Мальчишке разбили голову дубинкой. Прямо на наших глазах. С тех пор, мой друг уже не вставал с повозки. Вот такая грустная история.
Швабцев временно разместили в палаточном лагере, разбитом ещё вчера, на полянке, невдалеке от строящегося замка. Место было удобное и единственное, не подвергшееся сельскохозяйственным посевам, так как в половодье иногда заливалось водой. Поначалу, Гюнтер планировал отвести кусок земли на северо-западе от деревни, за старым причалом. Таким образом, замок разделял бы Самолву на две части, но уже вечером, столкнулся с неприятной историей. Игнат, вернувшийся с уловом, отказался отдавать рыбу новым соседям. Побил пришедшего за продуктами швабца, и, запершись у себя в доме, поносил иноверцев на чём свет стоит. Рыбака понять было можно, за просто так никто у него дары озера не требовал, Нюра выделила деньги на закупку продовольствия, однако Захар Игната не успел предупредить, посему и вышло недоразумение. Кое-как, с горем пополам конфликт утрясли, но осадок остался.
В воскресенье, через два дня после проишествия, на площади перед домом старосты собралось вече. Захар Захарович три раза прозвонил в колокол, привезённый с острова, и забрался на невысокую трибуну, установленную ещё вечером заботливыми руками строителей замка. С помощью этого помоста каменщики клали стену, но для общего дела, на один день — пожертвовали деревянной конструкцией.
— Вот, что я вам скажу, дорогие мои соседи. Деревня наша разрослась и уже скоро станет городком. Князь наш, защитник и опора, долгих лет ему и его княжне, призвал новых жителей. Не от хорошей жизни немцы с насиженных мест в наши края подались, посмотрите на них, кожа да кости, голь перекатная. По заветам наших предков, — Захар на секунду задумался, — да и христианским тоже, помощь мы должны оказать им. Они языка нашего не разумеют, спросить толком ничего не могут, а мы что ж? Рыбешки пожалели? Негоже так! С сегодняшнего дня, прошу вас, объясняйте немцам, что как по-нашему звучит, не откажите в подобной малости.
Следующим на трибуну взошёл Игнат. Поездки на остров не прошли для рыбака даром. Шляпа из приятного хлопчатобумажного материала, благодаря полям в форме овала защищала лицо от солнца. Темная ткань на нижней стороне полей устраняла отблески, и всегда щурившийся Игнат теперь смотрел широко раскрытыми глазами. Вместо рубахи — полосатая тельняшка, заправленная в брюки с усиленными коленями, держащиеся на лямках. Поверх был надет жилет с двумя карманами. Талию охватывал пояс из чёрной кожи с двумя ножами: коротким, длиной с ладонь, и длинным, доходящим до середины бедра. На ногах — зашнурованные ботинки с высокими голенищами. Сняв шляпу, Игнат поклонился народу и, дождавшись тишины, молвил.
— Я тут выяснил, что немцам два года разрешено подати не платить. Как же это получается, мы их кормить должны, дома строить, а нам что с этого?
Среди старожилов прошёл гул недовольства, но быстро стих. Народ захотел послушать, что ещё скажет Игнат.
— Коли князь решил так, то честно будет и нам послабления ввести. Я вот, что предлагаю, рыбаки будут свой улов, который на личные нужды не востребован, сдавать Захару. А староста наш — подсчитывать и вести список. Что он с этим уловом делать будет — то его личное дело. Хоть обратно в озеро отпускает. Но я бы, — Игнат загадочно улыбнулся, — Построил большую общую коптильню и цех по засолу. Для тех, кто рожь сеет — мельницу и печь. Народу у нас уже много, работы всем хватит.
— Какой такой цех? Ты чего несёшь? — Раздались голоса их толпы.
— Неучи! Цех — это большая изба, где ремесло творится. Коли не знаете, слушайте.
— Сам ты неуч. Небось, от немцев словечек нахватался. — Крикнул Демьян, перебравшийся в Самолву ещё с Гюнтером, так сказать, с первой волной переселенцев.
— Тише! Дайте человеку сказать. — Раздался женский голос. — Неужто не слышите? Дело Игнат предлагает.
— Спасибо Инга, одна ты меня уразумела. — Рыбак коротко кивнул жене старосты головой и продолжил, — Захар Захарыч, по итогам сданной рыбы будет выдавать нам необходимые в хозяйстве вещи или серебро. Кому как потребно. А где он это всё будет брать, пусть сам думает, на то он и староста. Вот, если тебе, Демьян, корову захочется завести, али гусей, то не в Псков или Ремду поедешь рыбой торговать, а всё на месте получишь.
— А в чём же послабление?
— В том, что князь пусть за свой счёт цеха нам поставит и два года пользоваться ими разрешит безвозмездно.
Не дав самолвинцам опомниться и переварить сказанное Игнатом, на трибуну взошёл Гюнтер.
— Кого освобождать от уплаты подати — это моё личное дело. Всё, что рассказал вам Игнат, исполнить очень трудно. Получается, я должен сделать то, это и ещё сверх этого. Как я тут давеча услышал: — А мне что с этого? — Штауфен выдержал паузу, — Самолвинцы, одно дело делаем. Все мы краше жить хотим, али не так?
— Хотим, да. — Раздались голоса.
— Мельницу, коптильню и цех по засолу рыбы строить дозволяю. Лес — вон, под боком. Всё, что нужно для этого получите, два года пользуйтесь, богатейте, но…, всё своими силами.
— Как же мы построим? Мельница не сруб, тут мастеровые нужны, — размышлял вслух Демьян, — князь артель со стройки замка в жизнь не отпустит. Пришлые плотники сдерут три шкуры, а платить чем?
По итогам вече постановило заниматься административной работой Захару Захаровичу. Он должен был определить места для цехов, нанять плотницкую артель, упросить каменщиков замка построить хлебную печь и сделать всё это в кратчайший срок. Все жители деревни после полудня и до заката переходили под его руку.
Староста доверие односельчан оправдал. Уже на следующий день, в месте, где река Самолва сужалась до двенадцати аршин, стали возводить плотину. Русло в ста метрах от главной площади перегородили вбитыми в дно брёвнами и оставили в покое, пока не будет построено само здание и изготовлены два колеса. У Гюнтера каким-то образом оказался чертёж водяной мельницы, который Захар вывесил на всеобщее обозрение, приколов его кнопками к своему забору. Рядом с рисунком, случайно совпавшим по времени с очередным прибытием плота на рыбьих пузырях, появились картинки с коптильней и хлебной печью. Отрабатывавшие трудовую повинность люди могли воочию увидеть, что они собираются строить, и от этого работа только ускорилась. На задний план отошло и прибытие отряда Трюггви, доставившего два десятка прусских рабов, отбитых у ливонских купцов. Деревня была поглощена новым, и, как водится, очень интересным занятием, сводившимся пока к заготовке строительного леса и рытьём рва вокруг замка.
Спустя неделю, на полнолуние, возле внутренней стены строящегося сарая замка, Илья со своей артелью за одно воскресенье должен был сложить большую белую печь[10]. Одновременно, в ней предполагалось выпекать до дюжины караваев. От глинобитных печей того времени и региона, новая конструкция отличалась разительно. Единственное, что оставалось прежним, так это традиции при кладке печи.