— Миледи, — молвила она, — я спрашивала сэра Джона, почему он называл меня вчера «леди принцесса», а сегодня «леди Элизабет». Почему так?
К удивлению Элизабет, на глазах гувернантки выступили слезы. Неужели леди Брайан, неизменно спокойная и сдержанная, готова расплакаться? Она всегда учила Элизабет, что женщина не должна выдавать своих чувств, никогда не смеялась громко и не давала воли слезам. Девочка не могла даже вообразить подобного, и это привело ее в оторопь. Но, возможно, ей просто показалось, потому что, когда она снова взглянула на леди Брайан, та уже полностью овладела собой.
— У вас новый титул, миледи Элизабет, — сообщила она, явно пытаясь приободрить ее. — Так распорядился его величество король.
— Но почему? — настаивала девочка. Она чувствовала — от нее что-то скрывают…
— Наверняка у короля имелись на то свои причины, — отрезала леди Брайан тоном, не допускающим дальнейших дискуссий. — Лучше скажите, где куклы, с которыми вы играли?
— Я уложила их спать, — без особого интереса ответила Элизабет.
— Утром? Что за притча! — воскликнула гувернантка. — Взгляните, у меня тут в корзинке красивый шелк и несколько кусочков холста. Принесите-ка свою лучшую куклу, а я помогу вам сделать ей чепчик.
Элизабет нехотя побрела к миниатюрной колыбели возле ее кровати. Ясно было, что ответов на свои вопросы в ближайшее время она не получит.
Элизабет часто сидела с гувернанткой, которая учила ее тому, что полагалось знать всем хорошо воспитанным девочкам. Они разглядывали красочные картинки в роскошных книгах, которые дал король, или перебирали шелк для вышивания, причем леди Брайан позволяла девочке самой выбирать цвета. Потом она учила Элизабет, как делать ряды из разных стежков. Элизабет обучалась быстро и легко. Она уже знала алфавит и числа от одного до ста, а в часовне пыталась разобрать латинские слова мессы.
— Что говорит отец Мэтью? — допытывалась она, и леди Брайан прикладывала палец к губам, терпеливо объясняя вполголоса.
После службы Элизабет донимала священника, требуя, чтобы тот научил ее столь занятным словам и фразам.
— Должен признать, у миледи принцессы есть дар к языкам, — сказал священник сэру Джону Шелтону и леди Брайан.
Он оказался прав: Элизабет достаточно было услышать слово, чтобы запомнить его навсегда.
Когда вышивание надоедало — все-таки Элизабет шел всего третий год, и ее непоседливая натура постоянно требовала чего-то нового, — леди Брайан всячески отвлекала ее от дум, заполняя день всевозможными развлечениями. Элизабет гуляла в обширном парке Хэтфилда, обреталась в конюшне, общаясь со своим пони в яблоках, или на кухне, наблюдая, как повар готовит марципан, который ей разрешали попробовать после того, как тот остывал, — Элизабет отличалась неумеренной любовью к сладкому. Потом следовала сказка — не слишком мрачная, что-нибудь вроде старой истории мастера Чосера про петуха Шантеклера, над которой Элизабет всегда от души смеялась, — а затем легкий ужин, состоявший из густого супа и хлеба, молитва и отход ко сну.
Когда Элизабет устраивалась в уютной постели на пуховом матрасе и накрахмаленных простынях, под бархатным покрывалом и балдахином с вышитым гербом Англии, леди Брайан крестила ей лоб и усаживалась с книгой в высоком кресле возле камина, рядом с мерцающей свечой. В комнате было тепло, и вскоре она засыпала, уронив книгу на колени.
Но Элизабет не спала. Она лежала с открытыми глазами, размышляя над загадками и чудесами, которыми полнилась ее жизнь…
Самые ранние воспоминания были связаны с отцом — ее рослым, величественным родителем, королем Генрихом Восьмым, самым чудесным существом в мире. Больше всего Элизабет жалела, что не могла видеться с ним как можно чаще. Редкие дни, когда он навещал ее в Хэтфилде, становились самыми радостными в ее жизни. Похожий на Бога в своих роскошных бархатных одеждах и мехах, украшенных драгоценностями, он щекотал ее ниже подбородка, а после подбрасывал в воздух и крутил вокруг. Элизабет визжала от восторга, ее чепчик с ленточками сползал набок, длинные рыжие локоны развевались на ветру.
— Как дела у моей малышки Бесси? — спрашивал он. — Тебя заставляют сидеть за книгами и молитвами? Или, как им велено, разрешают играть, когда захочешь?
Он заговорщицки подмигивал, и Элизабет понимала — можно спокойно отвечать: да, она много играет и ей очень нравится последняя кукла или игрушка, что он ей прислал.
— Но я учу буквы и катехизис, сэр, — добавляла она.
— Очень хорошо, очень хорошо, — говорил он, усаживая ее на свои широкие мощные бедра, и она прижималась щекой к яркой грубой ткани его камзола, украшенного самоцветами и золотом.
Она вдыхала его благостный запах — аромат трав, мускусных духов и бескрайних просторов — и устраивалась поудобнее, с наслаждением чувствуя, как его жесткая рыжая борода щекочет ей лоб.
— А знаешь, Бесси, — сказал он однажды, — когда я был молодым королем, мне не хотелось ни читать молитвы, ни заниматься государственными делами. Я хотел наслаждаться жизнью. И как ты думаешь, что я делал? Я выбирался из дворца по черной лестнице и уходил на охоту, а мои советники даже не догадывались, что меня нет.
— И вас не наказывали? — потрясенно спросила Элизабет.
— Ха! — взревел отец. — Я король. Они никогда бы не посмели!
— И если ты король, можно делать все, что захочешь? — спросила она, воображая новые горизонты.
— Конечно, — ответил отец. — Люди обязаны исполнять мою волю.
В его голосе прозвучали резкие нотки, которых она, будучи слишком маленькой, не заметила.
— Тогда, — изрекла она, — я стану королем, когда вырасту.
Она не поняла, почему ее слова так его рассердили. Внезапно он превратился из любящего отца в человека из стали, лицо заледенело, глаза злобно вспыхнули. Не говоря ни слова, он снял ее с коленей, не слишком бережно поставил на пол и выпрямился во весь свой внушительный рост.
— Ты никогда не сможешь стать королем, — проговорил он столь же спокойно, сколь и грозно. — Пока у тебя нет брата, ты моя наследница, но женщина не должна править ни по законам природы, ни по Закону Божьему. Так что хватит глупостей, ибо у меня будет сын, который станет моим наследником!
А потом он ушел, и его широкоплечая фигура скрылась за дверью детской. Но с тех пор он появлялся еще не раз, по-прежнему веселый и шумный, как будто ничего не случилось, и она поняла, что его приступы ярости подобны штормам, которые приходят и уходят.
Каждый раз, когда приезжал отец, ее спокойный и упорядоченный мир взрывался многообразием красок, весельем и шумом. Отца всегда окружали роскошно одетые джентльмены и леди, оказывавшие ей знаки внимания, а также сопровождали полчища министров, чиновников и слуг, многие из которых, как ей говорили, были очень важными особами. Она наблюдала, как они старались угодить отцу, и восторгалась тем, как они беспрекословно выполняли его приказы. Как же чудесно быть дочерью такого короля!
Отец часто говорил, что она высокая леди. Все должны были ей кланяться и никто не смел отнестись к ней непочтительно, ибо она тоже была очень важной персоной. Именно потому она жила вдали от королевского двора в своем собственном доме, с личной прислугой. Она была принцессой Англии, и, как рассказала ей леди Брайан, однажды, если Бог не сочтет нужным послать ей брата, она станет королевой, несмотря на слова отца. Так объявило нечто под названием «парламент», и никто не мог ему возразить.
Но то были воспоминания не столь давние. Первое же, что она помнила, — как отец, показывая дочь лордам и леди, носил ее на руках по дворцу в блистательном мире, где он жил. Оба они были одеты в желтое; она чувствовала, что произошло нечто особенное, хотя и не знала точно, что именно. Отец твердил, как он рад, что умерла какая-то старая ведьма, но Элизабет понятия не имела, о ком идет речь, и лишь смутно осознавала, что значит «умерла».
В тот вечер там была и ее мать, тоже в желтом, — это девочка также помнила. Ее прекрасная стройная мать с иссиня-черными волосами, живым притягательным взглядом и колкой улыбкой. Но покуда король расхаживал с Элизабет по залу, приглашая придворных восхититься его дочерью, ее мать разговаривала с другими. Как ни странно, Элизабет почти не помнила, чтобы ее родители были вместе. Они порознь приезжали в Хэтфилд, и она понимала: отец слишком часто занят государственными делами и лишь изредка может выбраться к ней. Ее мать, королева Анна, бывала у нее чаще, привозя с собой своих любимых собак и подарки для Элизабет, большую часть которых составляла изысканная одежда — оранжевое атласное платье, красно-коричневая бархатная юбка, пара малиновых рукавов из тафты, расшитый жемчугом чепец — или кожаная конская упряжь. Мать не устраивала шумных игр, как отец, но сидела с ней в огороженном садике, разглядывая цветные картинки в роскошном издании часослова или играя на лютне, — даже в столь юном возрасте Элизабет уже проявляла способности к музыке, унаследованные от обоих родителей. Будучи более терпеливой, чем Генрих, Анна, казалось, никогда не уставала от общества дочери. Для Элизабет ее мать была идеальной королевой — прекрасной, сдержанной и доброй, и любовь к ней смешивалась для девочки с глубоким почтением и благоговейным трепетом.