— Сбрей-ка ты свои усы, нельзя сказать, чтоб они тебя украшали, — говорит она мне, — и сходи попытайся. Только не пробуй объясняться по-иностранному. Говори на ломаном английском и разок-другой пожми плечами. У тебя все это прекрасно получится.
Я сделал, как она советовала. Конечно, заведующий сразу разгадал, что я не иностранец, но я ловко вставлял кое-где «уи, мусье», а им, видно, выбирать тогда не приходилось — очень уж нужны были люди. Как бы то ни было, но меня взяли, я там проработал весь сезон, и это сделало из меня человека.
Ну так вот, входит она однажды в ресторан, настоящая аристократка, в мехах и бриллиантах, и с таким высокомерным видом, что любая природная маркиза могла бы ей позавидовать. Подходит прямо к моему столику и садится. С ней был ее муж, но он только повторял ее приказания.
Ясное дело, я держался так, как будто бы никогда в моей жизни до этого ее не видел, а сам все время, пока она ковырялась с майонезом и потягивала мелкими глоточками белое вино, вспоминал кофейню, треску за девять пенсов и пинту какао.
— Принесите мое манто, — говорит она ему немного погодя. — Мне холодно.
Он тут же встает и уходит.
Она даже головы не повернула и заговорила со мной так, как будто бы просто заказывала что-то, а я почтительно стоял у нее за стулом и отвечал ей в тон.
— Ты получил что-нибудь от Кильки? — спрашивает она.
— Я получил от него одно или два письма, ваша светлость, — отвечаю.
— Брось ты это, — говорит она. — Меня уже тошнит от «вашей светлости». Говори на простом английском языке — мне теперь не часто случается его слышать. Ну, и как он там?
— Да вроде у него все в порядке. Пишет, что открыл там отель и загребает немало денег.
— Хотелось бы мне очутиться с ним вместе за стойкой!
— Вот как? — говорю. — Значит, ничего хорошего из этого не вышло?
— Похоже на похороны, только что без покойника, — отвечает она. — И поделом мне, конечно, за то, что была такой дурой.
Но тут возвращается этот маркиз с ее манто; я говорю: «Сертенман, мадам», и спешу исчезнуть.
Я часто видел ее там, и при случае она, бывало, перекидывалась со мной словечком. Видно, ей приятно было поговорить на своем родном языке, но мне иной раз было не по себе при мысли, что кто-нибудь может ее услышать.
Потом я получил еще одно письмо от Кильки. Он писал, что приехал ненадолго в Лондон и остановился у Морли; звал меня зайти.
Он не очень изменился, разве только потолстел немного и приобрел еще более преуспевающий вид. Понятно, мы заговорили об ее светлости, и я передал ему то, что она тогда сказала.
— Странные создания эти женщины, — говорит он, — сами не знают, что им нужно.
— Да нет, они прекрасно знают, что им нужно, но только не заранее. Откуда же она могла знать, каково быть маркизой, пока сама не попробовала?!
— Жаль, — говорит он запечалившись. — Я-то думал, это как раз для нее. Я и собрался-то сюда только затем, чтоб взглянуть на нее и удостовериться, что у нее все в порядке. Выходит, лучше бы мне было и не приезжать.
— А сам ты еще не думал о женитьбе?
— Думал. Когда человеку за тридцать, то, можешь мне поверить, скучно ему живется без жены и детишек. А для фальшивки по рецепту Дон-Жуана у меня таланта нет.
— Ты вроде меня, — говорю, — сяду после работы у своего очага с трубочкой и в домашних туфлях — и не нужно мне никаких других удовольствий. Ты вскорости найдешь себе кого-нибудь по душе.
— Нет, не найду. Я встречал некоторых, кто мог бы прийтись мне по душе, если б не она. Все равно как те аристократы, что приезжают к нам: они с детства кормились всякими хитростями вроде «ris de veau a la financier», так их уж теперь не заставишь питаться беконом с овощами.
Я намекнул ей кое о чем, когда в следующий раз увидел ее у нас, и однажды рано утром они встретились в Кенсингтон-Гарденс — вроде как бы случайно. Что они там сказали друг другу, я не знаю, потому что он в тот же вечер уплыл обратно в Африку, а ее светлость я долго не видел, — был конец сезона.
Когда же я ее опять увидел — в отеле Бристоль, в Париже, — она была в трауре по своему мужу маркизу, скончавшемуся восемь месяцев тому назад. Он так и не дожил до герцогского титула — младенец оказался покрепче, чем предполагали, и он не сдавался. Так что она осталась всего лишь маркизой, и состояние ее — хотя и немалое — ничего потрясающего собой не представляло, сущие пустяки для этих аристократов. По счастью, меня послали обслужить ее, так как она потребовала кого-нибудь, кто бы говорил по-английски. Она как будто обрадовалась, что встретила меня.
— Ну, — говорю, — надо полагать, ты теперь скоро вступишь во владение тем баром в Кейптауне?
— Ты подумай, что ты говоришь, — отвечает она. — Как может маркиза Эплфорд выйти замуж за содержателя отеля?
— А почему же не может, если он ей нравится? Какой смысл быть маркизой, если она не может делать что хочет?
— Вот именно, — сердито отрезала она, — не может. Это было бы нечестно по отношению к их семейству. Нет, я тратила их деньги, я их и теперь трачу. Они меня не любят, но они никогда не скажут, что я их опозорила. У них тоже есть свои чувства, так же как у меня.
— Почему бы тебе не отказаться от этих денег в их пользу? Я слышал, они — народ бедный, так что будут только рады.
— Невозможно. Это у меня пожизненная рента. Пока я жива, я должна получать ее, и, пока я жива, я должна оставаться маркизой Эплфорд.
Она доела суп, отодвинула тарелку и еще раз повторила про себя: «Пока я жива». А потом вдруг подскочила и говорит:
— Честное слово, а почему бы и нет?
— Что почему бы и нет? — спрашиваю.
— Ничего, — отвечает она. — Принеси мне телеграфный бланк, да поскорее.
Я принес ей бланк, она написала телеграмму и тут же отдала ее портье, а покончив с этим, снова уселась за столик и расправилась со своим обедом.
Ко мне она уже больше почти не обращалась, а я не навязывался.
Наутро она получила ответ, очень разволновалась и в тот же день съехала из отеля. А следующее известие о ней я получил уже из газет, где помещена была заметка под таким заголовком: «Смерть маркизы Эплфорд. Несчастный случай». Там говорилось, что она поехала кататься на лодке по одному из итальянских озер в сопровождении одного только лодочника. Налетел шквал, и лодка перевернулась, Лодочник доплыл до берега, но свою пассажирку он спасти не сумел, и даже тело ее не удалось найти. Газета напоминала читателям, что погибшая — урожденная Кэролайн Тревельен, в прошлом знаменитая трагическая актриса, дочь известного судьи в Индии Тревельена.
Дня два я ходил мрачный из-за этого сообщения. Я, можно сказать, знал ее еще ребенком и всегда интересовался ее судьбой. Глупо, конечно, но отели и рестораны отчасти потеряли для меня интерес, потому что теперь уже не было надежды как-нибудь вдруг встретить там ее.
Из Парижа я переехал в Венецию и поступил в один небольшой отель. Жена моя считала, что мне не мешает подучиться немного по-итальянски, а может, ей просто самой хотелось пожить в Венеции. Тем-то и хороша наша профессия: можно поездить по свету. Ресторанчик у них был плохонький, и вот как-то вечером, когда лампы еще не зажигали и посетителей никого не было, я уже решил было почитать газету, но тут вдруг услышал, что отворилась дверь, обернулся и вижу: входит она. Спутать я не мог — она не из таких.
У меня глаза на лоб полезли, а она подходит все ближе, и тогда я прошептал:
— Рыжик! — Это имя почему-то первое пришло мне в голову.
— Она самая, — говорит, и садится за столик против меня, и тут как расхохочется.
Я не мог сказать ни слова, не мог пошевелиться, до того я был ошарашен, и чем испуганнее я глядел, тем громче она хохотала, пока, наконец, не вошел Килька. На призрака он никак не походил. Наоборот, вид у него был такой, как будто бы он поставил на выигрышный номер.
— Ого, да это Генри! — говорит он и хлопает меня по спине с такой силой, что я моментально прихожу в себя.
— Я думал, ты умерла, — говорю я, все еще разглядывая ее — Я читал в газете: «Смерть маркизы Эплфорд».
— Так оно и есть, — отвечает она. — Маркиза Эплфорд умерла, и слава богу. Я миссис Киль, урожденная Рыжик
— Помнишь, ты говорил, что я скоро найду себе кого-нибудь по сердцу? — говорит мне Килька, — и честное слово, ты был прав. Я нашел. Я все ждал, пока встречу кого-нибудь, кто мог бы сравниться с ее светлостью, и, боюсь, долго бы мне пришлось ждать, если бы не наткнулся я вот на нее.
Тут он берет ее под руку, точно так же, помнится мне, как в тот день, когда он впервые привел ее в кофейню. И бог мой, как же давно это было!
Так кончается одна из тех историй, что рассказывал мне официант Генри. По его просьбе я дал героям вымышленные имена, так как Генри говорит, что Первоклассный Семейный Коммерческий отель капитана Киля в Кейптауне существует по сей день и хозяйка его все та же — красивая рыжеволосая женщина с прекрасными глазами, которую можно принять за герцогиню, пока она не заговорит. Выговор ее все еще отдает слегка улицей Майл-Энд-роуд.