Автомашина, подскакивая на неровностях дороги, мчалась к великолепному стратегическому шоссе, построенному по четырехлетнему плану «освоения Северной Африки» на иностранные субсидии.
Вероятно, кто–нибудь из слуг Рене видел, как похитители увезли его гостей, потому что «кадиллак» задержался у виллы лишь на минуту.
Похитители заметили погоню, но не собирались уступать свою добычу. Они выехали на новое шоссе и с полузакрытой дверцей помчались по нему с предельной для «пежо» скоростью.
И вдруг все качнулось вперед. Мсье Саломак ударился головой о лобовое стекло, водитель лег грудью на руль и охнул. Анисимов и два его стража полетели на спинку переднего сиденья. Машина встала, мотор ее взвыл, колеса завизжали, понапрасну вращаясь
Возможно, скрытые чадрой лица похитителей были растерянны. Они выскочили наружу и завозились у колес. Потом бросились прочь от шоссе.
— Куда вы? — закричал им вслед Саломак. Один из похитителей обернулся и крикнул по–французски:
— Такова воля аллаха. Вам повезло, отродье гяуров, презренный джинн сожрал шоссе, чтобы нам не ехать.
— То есть как это сожрал? — переспросил Саломак, но похитители уже исчезли.
Анисимов оглянулся. Через заднее стекло виднелся приближающийся «кадиллак».
— Во всяком случае, что бы он там ни говорил про аллаха и джинна, это весьма любезно с их стороны — не прикончить нас перед расставанием, — заметил профессор Саломак, выбираясь из машины и растирая шишку на лбу. Очевидно, пребывание в лагере и бегство оттуда научили его владеть собой.
Анисимов последовал за ним:
— Что же случилось? О каком прожорливом джинне шла речь?
— Непостижимо! — отозвался Саломак. — Колея в порошке. Вы только посмотрите. Этот прах был недавно асфальтом.
— М-да! — протянул Анисимов. — Похоже, что парафиновые связи растворились неведомо в чем. — Он пересыпал из ладони в ладонь тонкий порошок, взятый им из–под колес.
— Есть над чем подумать! — проворчал Саломак, — Любую химическую реакцию можно повторить, — заметил Анисимов. — Хотя бы в лаборатории.
— Моя лаборатория к вашим услугам, профессор. Париж! Париж!
Подкатил «кадиллак» и тоже забуксовал колесами, увяз в порошке по самую ступицу.
Из машины выскочил розовощекий, коренастый, с туго обтянутым брюшком и нафабренными усами мсье Рене. За ним следом — пять молодцов. Все в беретах, блузах, они смахивали на апашей и были с автоматами.
— Вы живы, господа? Какое счастье! — воскликнул мсье Рене.
— Все в порядке, кузен. Нас никто не съел, чего нельзя сказать о шоссе, как заметил один из доставивших нас сюда любезных похитителей.
— Что за чепуху вы говорите, Саломак? Как можно съесть асфальтированную дорогу?
— В этом суеверном экспромте есть свой смысл.
— Это предстоит выяснить, — заметил Анисимов. — Для исследования выдвинем рабочие гипотезы, в том числе и о биологической коррозии асфальтов.
— Вы не исключаете джиннов? — живо спросил Саломак.
— Выясним в лаборатории, — пообещал Анисимов.
БУЛЬВАРЫ
В Париже лил дождь. Крыши машин в многоструйном их потоке казались лакированными. Солнечные лучи, пробиваясь сбоку от дождевых туч, сверкали словно в движущихся зеркалах,
А на тротуарах бушевали водовороты зонтиков: строгих, темных — мужских; разноцветных, радужных — дамских.
— А знаете, мой друг, о чем я думаю, когда смотрю на парижский асфальт? Что его не сожрали мерзкие боши, подобно одноклеточным дрожжам кандиды, слопавшим, к нашему счастью, шоссе в Алжире.
— Честь и хвала вашей лаборатории, Мишель, где удалось распознать в пожирателях дрожжи кандиды.
— Честь и хвала тому, мой друг, кто догадался об этом еще в Алжире,
— Меня натолкнул на такую мысль наш незадачливый похититель и его «прожорливый джинн».
Два профессора, недавно приехав в Париж из Алжира, шли от площади Согласия к Триумфальным воротам, к знакомому кафе.
Маленький француз высоко в руке держал зонт, чтобы прикрыть им своего высокого спутника.
Молодые ученые уселись за столик под тентом кафе.
Солнечный дождик прошел. И сразу нарядной стала толпа прохожих.
— Итак, мой русский друг, нашей общей пассией стала кандида. Ай, ай, ай! Что скажет Шампанья, ее исследующий?
Подскочил гарсон с манерами апаша.
— Вы сказали шампанское, мсье?
— Я сказал Шампанья, мой друг. Это имя повторят ваши внуки.
— Я не женат, мсье. Это удобнее и не мешает пить шампанское.
— Вы подсказали верную мысль, — вмешался Анисимов. — Мы должны поднять бокал с искрящейся влагой за сделанное открытие, за съеденное не джинном, а кандидой шоссе!
— Готов поднять хоть два бокала, но за съеденные людьми дрожжи кандиды!
— Шампанское сейчас выстрелит, — заверил гарсон и исчез.
— Кандида! Друг мой, — продолжал Саломак, — мы с вами давно отвыкли от молока матери, и, увы, в этом одна из бед человеческих. Если бы мы до конца дней питались веществом такого состава, то были бы все Жаннами д’Арк и Добрынями Никитичами.
— Вы имеете в виду аминокислоты?
— Вот именно. И клянусь свободным Алжиром, по данным Шампанья, нет продукта, более приближающегося по содержанию необходимых человеку аминокислот к молоку матери, чем дрожжи кандиды.
— Великолепно! Первый бокал за кандиду!
Шампанское пенилось в хрустале.
— Будем ли мы закусывать чем–нибудь «белковым»? — с напускной серьезностью спросил француз.
— Я предпочел бы синтетическую пищу, — улыбнулся Анисимов.
— Увы, я не поручусь за большинство парижан, которые пока что и не подозревают о нашем заговоре, хотя их соотечественник Бертло произнес пророческие слова об этой пище.
— Как и Менделеев.
— О-о! Менделеев! Что он сказал?
Анисимов достал записную книжку.
— «Как химик, я убежден в возможности получения питательных веществ из сочетания элементов воздуха, воды и земли, помимо обычной культуры, то есть на особых фабриках и заводах… И первые заводы устроят для этой цели в виде культуры низших организмов, подобных дрожжевым, пользуясь водой, воздухом, ископаемыми и солнечной теплотой».
— Браво! Он предвидел кандиду! Ох, как правильно, мой друг! Именно ископаемыми — нефтью, черт возьми! Хватит ее сжигать подобно пещерным людям, нашедшим греющую огнем черную воду. Для нас же это основа еды наших потомков! Теперь очередь за Бертло. У меня тоже записаны его слова. Наполняйте бокалы. Не беда, если чуть кружится голова. Она закружится еще больше от перспектив! Хотите заглянуть в двухтысячный год, каким он виделся химику девятнадцатого века? Внимайте: «Тогда не будет ни пастухов, ни хлебопашцев, продукты питания будут создаваться химией. В основном эта проблема уже решена». — Саломак щелкнул пальцами. — Это он тогда говорил, а что сказать нам теперь?
— Что нам предстоит решить вопрос не только как делать, но и как сделать… для всех.
— Браво! И это куда труднее. Читаю: «Когда будет получена дешевая энергия…» — честное слово, он же имел в виду наше время! — «станет возможным осуществить синтез продуктов питания из углерода (полученного из углекислоты), из водорода (добытого из воды), из азота и кислорода, извлеченных из атмосферы».
— Правильно! Хлеб из воздуха. О нем говорил Тимирязев. Он мечтал воссоздать в технике природный фотосинтез растений.
— Прекрасная мысль. Ее развил и наш Бертло — «власть химии безгранична»!
— За химию! — поднял бокал Анисимов.
Профессор Саломак встал и, словно обращаясь ко всем сидящим в кафе, громко прочитал:
— «Производство искусственных продуктов питания не будет зависеть ни от дождей…»
— Дождик кончился, — заметила хитренькая с виду девушка, закрывая свой подсыхавший на полу зонтик,
— «…ни от засухи…» — продолжал Саломак.
Анисимов сжал лежавшие на столе кулаки.
— «…ни от мороза. Наконец, все это не будет содержать болезнетворных микробов — первопричины эпидемий и врага человеческой жизни».
— Фи! — сказала девушка с сиреневыми волосами. Она сидела с бородатым художником в блузе и посасывала через соломинку кока–колу.
— Заводы вместо полей — это гадость, — изрек художник.
Саломак потряс в воздухе записной книжкой и, словно отвечая художнику, продолжал читать все громче:
— «Не думайте, что в этой всемирной державе могущества химии исчезнут искусство, красота, очарование человеческой жизни». — Саломак картинным жестом наполнил рвущейся вверх пеной бокалы художника и его дамы. — «Если землю перестанут использовать для выращивания продуктов сельского хозяйства, она вновь покроется…» Слышите? Вновь покроется! «…травами, лесами, цветами, превратится в обширный сад, орошаемый подземными водами, в котором люди будут жить в изобилии и испытают все радости легендарного «золотого века»! — И Саломак залпом осушил бокал.