Было жарко, а дорога поднималась в гору. Хотелось пить. Зося Михайловна остановилась и, не оборачиваясь, подождала Катю.
— Сейчас в лес войдем, там ручеек есть, — сказала она. — Тогда был…
— Вы ни разу не приезжали сюда после войны? — спросила Катя.
— Ни разу. С экспедицией все в Сибирь выезжала или в Среднюю Азию. А нарочно сюда приехать, так и незачем. Места только знакомые посмотреть?.. Вот подарок купила одному человеку, — взмахнула она авоськой со свертком, — и то не знаю, подойдет ли… И жива ли еще Дарья Ивановна…
Минут через десять они вошли в лес. Издали он казался очень густым, а теперь сразу поредел. Молодые березы, осины и сосны далеко стояли друг от друга, старых же деревьев не виднелось вовсе, лишь кое-где торчали из травы пни. У Зоси Михайловны сильно колотилось сердце, хотелось плакать, она стыдилась своего чрезмерного волнения и сожалела, что взяла с собой Катю. Была бы одна — сейчас и поплакала бы вволю.
— Вот туда… вправо… Там должен быть ручеек.
Они сошли с прорезавшей лес проселочной дороги и пошли прямо по траве и по прошлогодней опавшей листве. В тени было прохладно. Катя перестала злиться.
— Напрасно вы такие туфли надели, Зося Михайловна, — сказала она. — Не походные.
— Вон он! — крикнула Зося Михайловна. — Вон ручеек! Слышишь, журчит?
Она бегом кинулась к ручью на своих неудобных каблуках, и Катя боялась, что она упадет. Но Зося Михайловна не упала, только споткнулась один раз о корень, удержалась и дальше пошла уже шагом, очень медленно и осторожно.
Близко от ручья стояла старая береза с опущенными ветвями. Зося Михайловна, поглаживая рукой ее пестрый шероховатый ствол, сказала Кате:
— Я думала — ее тоже срубили. Нет, не срубили. Стоит.
Катя склонилась над ручьем и стала пригоршнями пить холодную прозрачную воду.
3
— Мы к этому ручью ходили с Алешей гулять, — сказала Зося Михайловна таким тоном, словно Катя отлично знала, о ком речь. — Редко ходили. Когда мне давали выходной. И то не всегда он мог идти…
Катя ожидающе смотрела на Зосю Михайловну. Похоже — собирается рассказать про любовь. А про любовь всегда интересно. И в книгах и в жизни.
Но Зося Михайловна вдруг ни с того ни с сего ушла в сторону.
— Тебе песок ведрами не приходилось таскать? — спросила она.
— Песок? Нет.
«Вот уж верно Костя говорит, что она с чудинкой, эта Зося».
— Тяжелый, — сказала Зося Михайловна. Она сидела на бугорке, возле самого ручья, и смотрела на беспокойные и торопливые струйки. — Первые ведра еще ничего, а потом прямо руки отваливаются. Это я здесь, на заводе, таскала. После эвакуации. Носили и засыпали в барабаны. Потом еще бутыли с дистиллированной водой. Они были почти с меня ростом, бутыли эти, а мы вдвоем беремся за ручки плетеной корзины и тащим. Надеваешь на проволоку детали и связками бросаешь их в ванны с кислотой. Кислота брызжет на руки, на одежду, на обувь. Ходили с ожогами. Потом эти детали надо достать железными крючьями и опустить в никелировочную ванну — тут уж строго следи за минутами, полминуты передержишь — брак.
— Мне кажется, что война была ужасно давно, — сказала Катя, играя в воде прутиком. — Даже странно, что вы сами ее пережили.
— Не очень давно, — возразила Зося Михайловна. — Мы работали вдвоем со школьной подругой. Она на вид крепче меня была, а уставала быстрее, особенно в ночную смену. Мы по двенадцать часов работали. Заступим в восемь вечера, а в два ночи она уже совсем раскиснет. «Не могу больше». «Ну, пойди, — говорю, — поспи, я одна послежу». Она упадет где-нибудь в уголке на пол и спит.
— У меня мама тоже в войну на заводе работала, — сказала Катя. — Патроны делала.
— Вот как. Ну что, пойдем дальше?
— Посидим еще немного, — попросила Катя. — И вы там, на заводе, его встретили?
— Кого?
— Ну… Алешу.
— А-а… Нет, не на заводе. Это — в госпитале. Наша заводская самодеятельность однажды поехала с концертом в госпиталь. И я конечно. Я с детства на пианино играла. И пела. В тот день как раз я в голосе была, раненые долго не отпускали, все просили: еще да еще. А потом главврач пригласил меня в кабинет, стал уговаривать, чтобы перешла на работу в госпиталь.
— Медсестрой?
— Нет. Массовиком и библиотекарем. Я говорю: «Меня с завода не отпустят». А он: «Я договорюсь». И, правда, договорился. Вот тут он, за лесом, этот госпиталь был.
— Так мы туда и…
— Туда, — сказала Зося Михайловна и встала.
4
До войны в этом двухэтажном здании и трех маленьких домиках размещалась сельская больница. И теперь здесь опять, видимо, больница, мужчины в синих фланелевых пижамах и женщины в халатах сидят на скамейках и ходят по саду, а вон сестра в белом халате пробежала из главного корпуса в лабораторию. А сад как разросся! Тогда не надеялись, что примутся эти дикие яблони, и рябина, и черемуха. А они вон какие вымахали. К главному корпусу пристройку сделали… Двадцать лет… Неужели прошло двадцать лет?
Зося Михайловна со своей сумочкой и авоськой нерешительно приближалась к больнице. И совсем незачем было сюда приезжать. Никого, наверное, не осталось из прежних знакомых, ни одного человека, а незнакомым как объяснить, зачем она приехала. Если б Зося Михайловна была одна, она бы, наверно, повернулась бы и ушла. Но перед Катей ей было неловко. И она приблизилась к калитке из штакетника, отворила ее, вошла во двор и придержала калитку, чтобы и Катя вошла.
По выложенной камнем и обсаженной цветами дорожке они прошли к входу в главный корпус и оказались в приемной. Здесь стояла белая скамейка, блестел чисто вымытый крашеный пол. В открытую дверь виднелся длинный коридор с таким же блестящим полом. Пахло лекарствами.
Молоденькая девушка в белом халате заметила их из коридора и быстрыми шагами поспешила в приемную.
— Вы к кому? — спросила она.
— Дарья Ивановна работает? — спросила Зося Михайловна.
— Мишина? Она в прошлом году на пенсию ушла.
— А-а… Здесь живет?
— Здесь, в деревне.
— А Надя Цыбина?
— Нет. Такой нету.
Зося Михайловна назвала еще несколько имен, но девушка все говорила «нет, нет» или отрицательно качала головой. Только когда Зося Михайловна назвала Ларису Бурлакову, сестра немножко споткнулась.
— Лариса… работает… Лариса Николаевна. Доктор. Только она не Бурлакова, а Труфанова. Да вон она как раз.
Зося поспешно шагнула к двери и поглядела в коридор. Средних лет полная женщина в докторской шапочке, засунув руки в карманы халата, шла по коридору, постукивая каблучками.
— Лариса! — крикнула Зося Михайловна и кинулась навстречу той женщине.
— Без халата нельзя! — строго сказала сестра.
Докторша недоуменно и недовольно глядела на Зосю Михайловну. Но когда та оказалась совсем близко, лицо докторши дрогнуло, она вынула из карманов руки и протянула их навстречу Зосе Михайловне.
— Зося! Ты?
— Я, — сказала Зося.
Они обнялись и обе заплакали.
5
Потом они втроем сидели в маленьком чистом кабинетике и пили чай с хлебом и с маслом.
— Я сейчас дежурю, — говорила Лариса, — не могу уйти, а в два часа сменюсь, и пойдем к тете Даше.
— Не располнела она? — спрашивала Зося.
— Нет, такая же.
— А то я кофточку ей привезла в подарок, боюсь, чтоб не мала была. Сорок восьмой размер.
— Подойдет, — успокоила Лариса. — Дочка-то учится? — спросила она, ласково глядя на Катю.
— Дочка? — не поняла Зося. — А, ты про Катю. Нет, это не дочка. Студентка у меня в отряде. Я ведь геолог.
— Вот как. Он ведь мечтал геологом стать.
— Да.
— А у меня сын. С мужем разошлась. А сын растет. Пятнадцать лет уже… Вы пейте чай. Я освобожусь — тогда пойдем ко мне, пообедаем.
— Мы тут недалеко, километров семьдесят, остановились. Думаю: съезжу, посмотрю, как там теперь.
— Конечно, раз близко…
— Лариса, а можно мне по палатам пройти?
— Ну что ж… Вон халат висит. Надевай и иди. Ты одна хочешь?
— Одна.
Халат был Зосе великоват. Она немного засучила рукава, поспешно завязала пояс.
— Ну, я пойду…
— Иди, иди.
Катя осталась с Ларисой. Ей было как-то не по себе от больничного запаха и оттого, что она осталась вдвоем с незнакомой женщиной.
— Как мы тут жили, — заговорила Лариса растроганным голосом. — Зося, небось, рассказывала?
— Нет, она мне только о заводе рассказывала.
— Она боевая была, наша Зося. Раненые ее очень любили. Веселая, неутомимая.
— Зося Михайловна веселая была? — удивилась Катя.
— Веселая, — сказала Лариса, улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям. — Вечером сядет, бывало, за пианино — поет, поет… Цыганские романсы очень у нее хорошо получались. И «Синенький скромный платочек». Ты наверно, эту песню и не слышала?