Она ушла так же неслышно, как появилась. Ларион отвернулся к стене, положил худую щеку на беспалую ладонь. Здесь, на новом месте, он почему-то часто стал видеть тревожные сны. Они повторялись из ночи в ночь, мучая его.
Снились ему бесконечные штабеля леса возле полотна железной дороги. Толстые, в два обхвата, сосновые и лиственничные кряжи, шершавый еловый десятиметровник. Платформы с высокими стойками, обхваченными проволочным канатом. Вот с хрипом гнется одна из них, ломается с треском пополам, и скользкие от мороза бревна рассыпаются, крушат подпоры, рвут канаты…
Сквозь дрему слышался Лариону визг бензопилы, хряск падающих елей, рыкание тракторов, плач метели… Очнувшись, вспоминал бараки в лесу, в глубоких снегах. Здесь первую военную зиму он, оставшись без пальцев, просидел сторожем, пока приспособился левой рукой готовить березовую чурку тракторам и автомашинам, гнать смолу, выжигать уголь.
…Холодные белые дни и долгие синие ночи. Один он ночевал в лесу, замкнувшись на засов в еле подсветленном керосиновым фонарем бараке. Иногда из поселка приходила к нему молчаливая молодая вдова. Она шла шесть верст лесом, не боясь волков и ночной стужи. Ходила до той поры, пока не пришло известие, что муж-то ее, оказывается, жив.
Ларион вздрогнул и открыл глаза: Мишка-татарин тряс его за плечо.
— Ступай на улицу, тебя баба какой-то зовет. Красивый очень… Ходи быстро!..
За углом, у старой, промороженной насквозь рябины, Лариона ждала Варя. И держала что-то в руках.
— Завтра в лес, — сказала она и опустила глаза, — так я пимы тебе мужнины принесла. И рукавицы… Нельзя в лес в ботинках…
Тут она отступила, кинула свою ношу на снег и, будто обороняясь, выкинула вперед обе руки в варежках.
— Ты чего же это делаешь?.. — испуганно спросила она, отпихнув Лариона. — Вот ведь ты какой!.. Пусти, слышишь!
Ларион растерялся и опустил руки. А Варя быстро подняла со снега мешок, развязала и вытащила пару крепких, бурых пимов и рукавицы-шубенки на большую мужскую руку.
— Не надо мне, — вдруг упрямо сказал Ларион.
— Пошто же так?!.. — прикусила губу Варя.
— Не заработал.
— Авось когда-либо… — И она снова поспешно отпрянула. — Слушай-ка, говорю тебе, не подходи!
Ларион повернулся и пошел. А она тихонько крикнула ему вслед:
— Возьми хоть рукавички!
В темных сенях до плеча Лариона дотронулась чья-то рука. Он быстро откинул ее и узнал Кланю. Карточная игра, видно, не состоялась. Кланя стояла в нижней рубахе и полушубке внакидку. Выходя к Варе, Ларион разбудил ее, если только она спала.
— Сколь я из-за тебя пережила!.. — горько сказала Кланя. — Я вдова, а у Варьки мужик жив, письма с фронта пишет. Куда ты глаза свои закидываешь?..
Ее живое горе задело Лариона.
— Поищи другого, дорогая, — сказал он сумрачно. — И не обижайся ты на меня…
Утром отправились в лес. До лесосеки было километров десять. То ли мороз сбавил, то ли шли быстро, но Варе показалось, что и не холодно. Как только вышли, она увидела на Ларионе чьи-то незнакомые ей валенки, и в сердце к ней впрыгнула ревность: у нее не взял, а какая-то другая уговорила… Но потом она рассердилась на себя за такие мысли: валенки эти доброго слова не стоили — латаные-перелатаные, как Христа ради поданные. Ухажерка такие постесняется дать.
И Варя радовалась, что уж руки у Лариона по крайней мере не озябнут: она так старалась, сама шила эти шубенки. Если он заметил, то на запястьях она красной шерстинкой пометила его буквы: Л. и 3. Но Ларион, наверное, обиделся на нее за их вчерашнюю нескладную встречу: идет где-то впереди, ни разу к ней не подошел. А может быть, не хочет конфузить ее не людях; все-таки у нее муж, она не девчонка.
…Солнце поднялось на высокую ель, когда пришли к месту порубки. Тут же стояло большое, обжитое зимовье. Из трубы валил густой дым.
— У печки место захватывать!
— Вот дикие! То плелись нога за ногу, а как место захватывать, они первые.
Спорили из-за мест, толкались, пробираясь ближе к печи. Сразу загремели посудой, поплыл табачный дым, запахло сырой, припаленной одеждой.
— Максимыч, — тихо позвала Варя. — Иди сюда, здесь местечко есть.
Она скинула свой полушубок на нары. И крикнула мужикам:
— А ну-ка, курильщики, на мороз! Задушили табачищем своим, лешак бы вас с ним понес!
Ей хотелось держаться смелее, развязнее. А у самой было такое чувство, что сегодня случится что-то страшное, и холод подступал к сердцу, жар к вискам.
— Так что же, Золотов, пойдешь на пару-то со мной? — нарочно громко спросила она, и ей самой показалось, что голос вот-вот оборвется.
Ларион понял. Сказал тоже громко, с усмешкой:
— А не боитесь, товарищ бригадир, что в отстающие со мной попадете?
Варя бодрилась:
— Да уж не сомневайся, со мной такого не бывало. У меня тятя лесоруб, я под елкой выросла!..
Кто-то сказал назидательно:
— Гляди, Павел твой приедет да вам обоим за эту елку шишек наклеит. Он у тебя мужик взгальный: примется трепать, пыль пойдет!
— А это уж забота не ваша, — резко сказала Варя. — Кого не целуют, тот и губы не подставляй.
…Белый лес стоял стенкой. Из-за голых берез чуть проглядывал желток солнца, словно его кто-то бросил в холодное небо. Не видно ни следа, ни зверушечьей лапки на снегу — все попряталось, затаилось.
Варя несла пилу-восьмичетвертовку. Лариону дала два топора. Оглядевшись, сказала тихо:
— Пойдем подальше. Тут лесорубы-то собрались, — Тюха с матюхой. Того и гляди, лесиной раздавят. А нам с тобой еще жить не надоело. Верно?..
Они долго шагали по сугробам, а с потревоженных елок сыпался им на лицо обжигающий снег. Наконец Варя остановилась на большой белой поляне.
— Нравится тебе здесь, Максимыч?
— Ты тут, — значит, хорошо, — коротко сказал Ларион.
Он вытащил из-за пояса топор, подсек первую березу. Она была ровная и белая, как восковая свеча. Еловая поросль вокруг туманилась инеем.
Они пилили быстро, не разгибаясь. Береза с легким шорохом пошла вниз, хлестнула вершиной по снегу, подняла целую метель.
— Одна есть, — переведя дух, сказала Варя и пристально посмотрела на Лариона. — Ну, давай еще.
Они свалили семь штук, обрубили вершины. Варя стала разводить костер. Извела одну только спичку, и взвихрилось пламя.
— Погрей руку-то, — позвала она Лариона. И он, оглянувшись, подошел к ее костру.
Долго им быть вдвоем не пришлось: на яркий огонь тут же сбежались все озябшие с других делянок.
— А мы к вашему огоньку!..
— Свой раскладать надо, — сурово бросила Варя.
— Чай, тебе жару-то не убудет. Не задавайся, Касьяновна. Напарничка себе баского выбрала, а молодые мужики, они сердитых баб не любят.
Варя отвернулась, молча взялась за топор. Тихо сказала Лариону:
— Никуда — от них, сплетниц, не спрячешься… Во всякое дело лезут. Поди, Максимыч, развороши огонь, будто невзначай. Свидетелей нам тут с тобой не надо.
Сердце у нее колотилось тревожно, но росло упрямство: вот нет же, не побоюсь, коли так!.. Идите, глядите!
— Бери пилу-то, — справившись с волнением, сказала она Лариону, который стоял в нерешительности, какой-то смятый, взъерошенный.
Больше они в этот день не отдыхали. Обедать в зимовье не пошли, поели хлеба и испекли в золе картошку. А мороз жал. От одного удара колуном дрова разлетались, как стекло.
— Поровней выкладывай, Максимыч. Не люблю я кривых поленниц. Я все люблю красивое… Может, потому и в напарники тебя позвала.
Ларион бросил полено и шагнул к Варе.
— Ты погоди… Вперед норму нам надо исполнить. Делу время, а потехе-то час…
— Вот я и вижу, что тебе потеха, — нахмурился Ларион и, отвернувшись, стал быстро швырять поленья.
Она видела, как он напряжен и как устал, как сбит с толку ее намеками. А что ей было делать? Сейчас кинуться к нему?..
Лес слился стеной, небо наверху стало густо-синее, без единой звезды. А по сугробам так и двигался мороз.
Поленница в шесть кубометров была выложена полено в полено.
— Сто пятьдесят процентов, — тихо сказала Варя. — Теперь… теперь и целоваться можно…
Вокруг не было никого, костры давно загасли. Варя быстро расстегнула полушубок, распахнула полы, и Ларион тесно прижался к ее теплой, твердой груди. Щеки Варины были с морозцем, а губы жгли. Вся она пахла снегом, елью, смолёвым дымком костра.
— Куда ж ты?.. — спросила она шепотом, когда Ларион оторвался, чтобы перевести дух. — Погоди, дай-ка рученьку твою родимую погрею!..
Она дышала ему теплом в самое лицо.
— Ох, Ларька, милый мой!.. Пропали мы!.. Что делать-то будем?
Видно, давно уже не касался Ларион теплого, живого тела: он будто летел куда-то.
В зимовье они возвращались уже в полной темноте, проваливаясь в снег и оба чуть не падая.