Валерий Вотрин Безоар
Вчера на свадьбе Мурин, должно быть, переел, и всю ночь его донимал какой-то кредитный отчет, унылый и нескончаемый, как путь в степи, который к тому же напечатан был изнурительно мелким, почти неразличимым шрифтом, что вынуждало Мурина подносить каждый листок к самым глазам, лишь бы разобрать написанное. А разобрать его было необходимо, потому что назавтра было назначено внеочередное заседание кредитного комитета, на которое будет вынесено обсуждение этого проекта, и к тому времени отчет и доклад должны быть готовы. Но шрифт был такой мелкий, буковки такие крохотные, что Мурин только напрасно зрение напрягал: все равно строки сливались, а смысл прочитанного абзаца вылетал из головы сразу же, как только он переходил к следующему. Это настолько уморило Мурина, что он даже обрадовался, когда к утру отчет неведомо каким образом превратился в старинную книгу с толстыми рукописными страницами. Эту книгу, правда, ему предстояло съесть. И он уже проглотил добрую треть ее, когда вспомнил, что, сладкая на вкус, она должна стать горькой в его нутре. Книга, однако, не была ни сладкой, ни горькой, она была пресной и отдавала церковным воском, и некоторые ее страницы налипли Мурину на нёбо и на зубы. Ему пришлось сжевать ее всухомятку, пополам с почти геростратовским чувством, что уничтожает бесценный памятник культуры, и одновременной, несколько неожиданной мыслью, что такое чувство, без сомнения, владеет книжным жучком, который вытачивает свои ходы в древних фолиантах. Спустя некоторое время проглоченные глаголы вызвали у него сильную изжогу, все нутро свернулось в свиток, желудок сделался набит волосом, и Мурин проснулся в полной уверенности, что чего-то там происходит с третьей частью вод.
Закипел чайник. Мурин стряхнул с себя остатки сна, который продолжал владеть им, и заварил крепчайший зеленый чай. Перед этим он попробовал воду в чайнике. Вода не горчила. Возможно, она не была причастна третьей части вод. Зато чай был как полынный раствор. Это была целительная горечь. Мурин изгонял дурноту и тяжесть в желудке до тех пор, пока не выпил весь чайник. Следовало торопиться: до самолета оставалось три часа, а приехать в Фарзанд с расстроенным желудком означало лишиться едва ли не самого ценного своего оружия. Здоровый желудок был в Фарзанде непреложным аргументом: три раза был там Мурин, и все те дни он не вылезал из-за стола. В прошлый раз он устоял только потому, что украдкой принял какую-то иностранную пилюльку, делающую невосприимчивым к алкоголю. Да другую пришлось принять до того, чтобы облегчить пищеварение. Сидели до поздней ночи, от музыки он едва не оглох и вообще, не отличаясь любовью к подобным мероприятиям, был вял. Может быть, поэтому они в тот раз не решили главного — вопроса залога. И это когда до приезда кредитного консультанта МБАР оставались считанные недели. Как он им ни разъяснял, что от того, какое впечатление произведет комбинат на Яррета, будет зависеть решение того об одобрении кредита, его, похоже, так и не поняли. То есть все с этим в один голос согласились, но когда уже выезжали с территории, оказалось, что прямо посередине дороги валяется дохлый баран. И снова соглашались с заявлениями Мурина, что так не годится, что, попадись этот баран Яррету на глаза, кредита комбинату и в глаза не видать. Необходимо хотя бы прибрать территорию, вычистить двор и холодильники. Все в один голос в ответ: хорошо, хорошо, сделаем, не беспокойтесь. Все вопросы решим. Не вопросы — тоже решим. Эту вот грязь-мрязь, о которой вы только что говорили, уберем, почистим все. И когда вчера он сообщил Яррету, тоже приглашенному на свадьбу, что объект готов к их приезду, внутренне он вовсе не был уверен в этом. Ему припомнилось здание мясокомбината, желтые коровьи туши, гадость на полу и в стоках, и его передернуло. А вокруг была свадьба, от музыки он едва не оглох и вообще, не отличаясь любовью к подобным мероприятиям, был вял и как-то апатичен. Пить не мог, потому что был за рулем, и оставалось приналегать на зелень и наблюдать, как Яррета напротив учат есть плов руками, без ложки, по-местному. Тому это, видно, понравилось: ел, пальцы облизывал. Ему здесь все нравится. Где он еще такое увидит. Он и предложение в Фарзанд съездить встретил с удовольствием. Кого другого, а его Мурин предупреждать о способе ведения переговоров в Фарзанде не стал. Взглянул на огромную грузную фигуру консультанта и решил, что именно такой им там в Фарзанде и нужен, именно таким они кредитного консультанта МБАР и представляют. Возможно, он даже сможет решить вопрос залога. И водку он наловчился пить, и к кухне местной привык, — даром что уже полтора года здесь. Это Мурин вчера на свадьбе не пил и поэтому всю ночь с отчетом промучился. А так бы, с водкой, и плову поел, и колбасы конской, что тоже считается тяжелой пищей, и спал бы после этого всю ночь спокойно, потому что алкоголь жиры растворяет и все такое. А с зелени-то живот как раз и хватает.
До самолета оставалось два часа. Пора было трогаться. Страшно хотелось спать. В желудке наступило какое-то нехорошее, насильно сдерживаемое зеленым чаем затишье. За окном едва рассвело, и невыразимый голос, приближаясь откуда-то издалека, гнусил с равными промежутками: «Малякёёё!»
Джейсон Яррет стоял на берегу и смотрел, как из-за дальней речной излучины выплывает труп его врага. Он отчего-то знал совершенно точно, что это именно его враг, а не чей-то, хотя труп был пока лишь далеким неясным предметом, медленно влекшимся по течению. И так же медленно и неотвратимо, как надвигался на него этот предмет, начинающий просматриваться все яснее и яснее, накатывало на Яррета желание срочно позвонить в полицию. Но одновременно с этим какое-то непонятное чувство держало его на месте. Неужели он на востоке довольно, чтобы дождаться первых своих врагов, плывущих по реке вниз лицом? Неужели у него вообще появились враги, люди хитрые и жестокие, чья ухмылка прячется под ассирийской, колечками, бородой, а коварное сердце замирает в радостном предвкушении перед ударом,
— о таких врагах он много читал и слышал, хотя тогда даже не представлял себе, что может нажить таких врагов. И вот один такой враг плывет сейчас по течению. Как он себя ни заставлял, Яррет не мог радоваться тому, что кто-то сбросил его врага в реку за него. Кажется, это называется преднамеренное убийство. Быть замешанным в такое дело в чужой стране страшно даже с иностранным паспортом. С таким делом любая неприкосновенность хлипка. Яррет в тоске оглядывался и видел, что неподалеку и вдалеке, на берегу и в некотором от него отдалении сидят, уставясь на реку, неподвижные люди. Кто-то из них сидел на стуле, кто-то на полосатых одеялах, брошенных на землю, кто-то на помосте, возведенном прямо над водой. Кто был врозь, а кто и парами, некоторые попивали чай из пиал, а некоторые его уже допили; кто курил, а кто бросил за давностью ожидания. И эти люди заинтересованно, с некоторым одобрением и даже с плохо скрытой завистью поглядывали то на него, то на труп, потому что не исключено и такое обстоятельство, что бывает один враг на двоих, а то и сразу на многих. Похоже, ярретовского врага знали тут многие. Взгляды их были так пристальны, тело подплывало так неотвратимо, что его медленно начал пробирать тошный страх. Он мог бы разглядеть черты мертвеца, но ему было страшно разглядывать. Видно, он поступал против правил, люди стали привставать со своих мест, смотреть то на него, то на реку, несущую тело, он не хотел смотреть на реку, ему было страшно смотреть на реку, почему они так смотрят, у меня здесь нет врагов, мой сон — частная собственность, уходите, я позвоню в полицию… Против своей воли он взглянул, и вот, тело проплыло мимо него, на нем были его брюки и рубашка, и немного ниже по течению оно заплыло в редкие камыши и чуть затонуло, как намокшая коряга. Страх уже отпускал его, тело было уже нестрашным, люди были снова поглощены рекой, потому что из-за дальней речной излучины выплывал новый труп. И Яррет тоже стал вглядываться в него, как и они, хотя надо было скорей уйти, но он стоял и зачем-то смотрел, как вновь исполняется поговорка, и Восток сидит на берегу и деланно равнодушно смотрит, как ты, Запад, плывешь по реке и навсегда скрываешься за поворотом. Потом он шел, долго шел куда-то, начал куда-то подниматься, будто всплывая, и так проснулся. До самолета было два часа. «Каймок!», — квакал за окном голос.
— «Каймок!»
Едучи в такси, Мурин задремал. Неоднократно уже, когда он оставлял свой дом, отправляясь в командировки, его весь день не покидало чувство, будто он что-то забыл, хотя по опыту он знал, что все, что нужно, было им с собой прихвачено, а это всего лишь неуверенность, от которой давно пора бы избавиться. Чувство было похоже на то, будто, выходя, он зацепился за косяк рукавом, и тонкая ниточка протянулась между ним и домом, становясь длиннее и длиннее, а сам он — короче и короче, точно распускающийся свитер. Он с каким-то даже интересом следил, как петля за петлей уходят в нить, а сама нить споро, как челнок, бегает по его телу, и под ней ничего не остается, пустота, надо бы вернуться домой и отцепиться от того, что держит его там, оно только мешает, какой-то неприметный крючок, и приделан как неудобно, вечно за него цепляешься. Но тебя уже уносит, вот пополз рукав, аэропорт уже недалече, Яррет хитро подмигнет, желудка уже нет, там одна пустота, подбегает к горловине, какая длинная нить, лишь бы не порвалась, а то я назад дороги не найду, клубок в горле, вот ведь как распустился, стыд и срам. На переговорах в таком виде не поприсутствуешь, поставщики начнут волноваться, Яррет потупится, какие же вы все крючкотворы, как же я от вас устал. Почему этот парень так резко тормозит, чего доброго, оборвет мне нить, связывай потом концы. До Фарзанда меня может не хватить, ничего, если терпение лопнет, смотаюсь в отпуск. Нить натянута, как струна, я ловлю ее, конец ускользает, ловлю ее, тщетно пытаюсь вновь уловить себя, других мне не надо, ловцы человеков нынче не у дел, я на себя крючок закинул, отцепите меня, отцепите…