Максим много и велеречиво рассказывал мне о своих работах, но всё пролетало мимо моих ушей, и, одновременно, всё оседало во мне.
Я охватывала взглядом картины, среди них действительно было много живых и ярких, но были и мёртвые, и немало.
Утомившись от моей дежурной улыбки и общих фраз, он завёл мне граммофон, извинился и удалился, оставив меня одну, наедине с сотнями лиц. Я же выбрала одно — это был милый лик девушки, сидящей в комнате за столом.
На граммофоне крутилась пластинка. Звучала музыка Бизе, это было нечто плавное, кажется «Второе интермеццо». Я же всматривалась в сидящую за столом девушку на картине. Рядом стоял кувшин, чуть вдали светилось зеркало. Вглядываясь в пространство картины, я всё больше проникала в ткань другого, параллельного мира, я вбирала пространство в себя, и вскоре очутилась в той самой комнате, рядом с той девушкой. Я стояла, вглядываясь в воротник и складки её старинного платья (меня она не видела). Потом подошла к зеркалу, в котором, кроме меня, стала отражаться наша комната, и Максим с подносом в руках, на котором янтарём сверкали бокалы, в растерянности искавший меня.
Я обернулась и помахала рукой с картины, но он не догадался посмотреть на нас с незнакомкой, тут же вышел из комнаты.
Я ринулась назад, и попала в последние лучи нашего летнего вечера, и успокоила моего художника своим появлением.
— О, Гера, вы словно солнечный луч, можете внезапно приходить и также тихо таять, — промолвил он изумляясь. Глаза его горели удивлением и тайной.
— Я посетила её дом, — указала я пальцем на картину, — и видела вас оттуда. Вы и сами были будто созданы кистью художника иного мира.
То, что я сказала, потрясло его, хотя, как мне показалось, он мне всё же не поверил. Но лицо Максима лучилось и сияло, он мне говорил много ласковых и забавных вещей, водил по дому, показывал и комментировал свои чудесные картины и скульптуры, и мне казалось, что я попала в лабиринт ещё нехоженых тропок, по которым ещё нужно пройти, и тайны разгадать.
В бокалах зашумело вино, менявшее цвет от светло-соломенного с зеленоватым оттенком до золотистого, с очень тонким ароматом, и когда мы испробовали его, то у меня слегка поплыла голова.
Вошла женщина с тёплым и добрым взглядом, которую Максим представил как домработницу Люсю. Она унесла посуду.
Мне захотелось домой, и Максим вызвался меня проводить. Вечер был гранатовым, уютным, над тёмно-зелёным каштаном повисла синяя звезда. Мы быстро мчались в пролётке сквозь вечернюю мглу.
Дверь подъезда моего дома была уже закрыта, пришлось звонить в дворницкую. Прощаясь со мной во дворе моего дома, под звёздным шатром ночи, Максим осмелился дотронуться губами до моей руки.
— Я хочу писать вас, и я буду вас писать… Можно мне посетить вас ещё раз? — лепетали его уста.
— Я подумаю над предложением, и сама найду вас, — таков был мой ответ, и белый костюм моего мастера остался сиять под моим окном.
Глава 2. «Вы вдохновляете на творчество»
Я рано ложусь и спозаранку просыпаюсь, иногда — по заводскому гудку. Рано утром всегда что — нибудь интересное увидишь. Вчера я наблюдала летящих на фоне зари лебедей, схожих с красными платками.
Но сегодня я просыпаюсь позже обычного.
Лёжа оглядываю свою комнату. Ветер надувает занавеску, как парус. В комнате, увешанной картинами, литографиями, наполненной старинными вещами, купленными на барахолке, пляшут солнечные лучи. Иногда в такие ясные дни я за столом с удовольствием перебираю старые открытки из ларца.
Но сейчас я выхожу на балкон.
Утреннее солнце роняет лучи в дымящиеся травы росистых газонов. Во дворе привычная картина — интенсивно машет метлой мрачноватый дворник Филипп с железной бляхой на груди, о котором говорят, что он когда-то был священником, но о чём он сам никогда не заговаривал.
Вот наш дровяной сарайчик, за которым на верёвках сушится бельё и на железной крыше которого греются дворовые коты. У сарайчика возится, готовится к поездке на рыбалку весёлый дядя Николай, токарь нашего завода. Он лукаво подмигивает мне и спрашивает, когда же вместе на рыбалку поедем? Я не против, машу рукой, улыбаюсь и киваю, обещаю, что поедем, как только в лесном озере появится самая большая рыба.
— А плезиозавра не хотите? — внезапно вопрошает с соседнего балкона худенький и лысоватый профессор Петрусь.
— Это будет железный аргумент, — смеюсь я и приветствую дорогого мне человека, который долгие годы заменял мне отца.
Петрусь тоже любит рано вставать, любуется свежим утром, и мурлыкает под нос песенки собственного сочинения.
— Ножи — ножницы точу! — доносится снизу голос точильщика. Кто-то уже спешит к нему, и вот точило жужжит, летят разноцветные искры.
Я удаляюсь в комнату для кормления птицы.
***
После кормёжки мой питомец пробуждает у меня желание полетать, и мы вместе взмываем в яркий молодой день. С разгона мы врываемся в лёгкие белёсые облака. Нас подхватывает ветер, и мы скользим в его волнах, словно в бушующем море. Ветер обжигает лицо так, что захватывает дух, и мы с моим воспитанником снижаемся, и вот уже скользим над Дворцовой площадью, вдыхая запах смолы и дёгтя, потом мчимся к реке, вода которой морщится на ветру, а затем дружно летим к зубчатой стене крепости.
Ветер свистит флейтой в бойницах… Мы сидим, я гляжу, как чистит клювом пёрышки мой воронёнок и перед моим взором оживают картины…
Вот опускается подъёмный мост, и заезжают храбрые всадники и среди них князь в нарядном облачении… Вот бряцающие доспехами и оружием воины занимают свои места у бойниц, и, можно заметить, как подбираются к крепости хитрые быстроглазые враги, прячась в высокой траве…
Но мой любимец, вращая чёрной головой, нетерпеливо рвётся в полёт, и мои картины прерываются. Мы возвращаемся в наш район, к дому — прогулка закончена!
Во второй половине дня автомобиль просигналил, как пионерский горн — призывно и протяжно.
Меня подхватила и понесла к окну радость: так и есть — Максим стоит у автомобиля, за рулём — верный и честный шофёр в кожаных перчатках с раструбами.
Волнение охватывает меня с головы до пяточек! Миг — и на мне одето лучшее моё ситцевое платье. Чтобы его украсить я тут же вообразила себе «миль флер» — тысячу цветов, и вот эта россыпь маленьких изящных растений украсила моё жемчужно-белое одеяние.
Романтическое настроение только усилилось! Покрутившись перед зеркалом, я, довольная, бросилась вниз к машине. Меня ждала целая корзина цветов!
В кремовом костюме Максим сиял. Также сиял и ресторан, самый дорогой в городе, с чинным швейцаром с золотыми галунами, картинами в шафранных рамах, с внимательными официантами в хрустящих одеждах, с белоснежными скатертями и блистающей дорогой посудой, с бутылкой шампанского в ведёрке со льдом.
Ножи и вилки ловили синий и золотой цвет, шампанское искрилось и пузырилось в бокале.
В этот вечер Максим ласково смотрел на меня и не умолкал, его вопросы обо мне и моём мире были деликатно — осторожными, а рассказы о творчестве — чудесно занимательными и глубокими.
— Я ведь ничего не знаю о вас. Кто вы, моя прелестная Гера? Вы производите впечатление образованной молодой женщины, только вы закрыты, как шкатулка с секретом.
Я что-то отвечала, типа, «да закончила», «да, работаю, танцую», «нет, не состою»… Одинока? Нет, у меня ведь есть птица!
Максим Ковалевич улыбался.
— Я ведь что планирую, — сказал он, осторожно взяв меня за руку. — Я хочу, дорогая Гера, чтобы вы стали моей моделью!
— Приблизительного этого я и ждала. Позировать вам? — лукаво спрашиваю я.
Мой милый мастер залился краской.
— Вы ведь вдохновляете на творчество, Гера, как жёлтая Луна вызывает приливы и отливы… Вы словно солнце, с вами светло и весело.