Башмаков огляделся: возле магазина стояло несколько обычных мебельных фургонов и два длинномера, предназначенных, вероятно, для перевозки больших гарнитуров в гигантские элитные квартиры и загородные дома. За фурами он обнаружил то, что искал, - аккуратную "газель". В кабине никого не было. Водилы, как принято, курили кружком и с насмешливым осуждением смотрели на крутого "нового русского", который, рискуя испачкать свой переливчатый костюм, впихивал в "опель-универсал" дорогое инкрустированное трюмо.
- Чья "газель"? - подойдя к ним, спросил Башмаков.
- Ну моя, - ответил пузатый мужик в майке с надписью "Монтана".
- Вы свободны?
- А куда надо?
- На Плющиху.
- Мебеля повезем?
- Нет. Книги. Еще кое-какую ерунду.
- Поехали!
- Нет, не сейчас. В три часа. Мне нужно еще собраться.
- Пятнадцать ноль-ноль. Заказ принял. Куда подать?
- Дом семь. Возле кладбища. Знаешь?
- Это где фотостудия на первом этаже?
- Фотоателье. Третий подъезд. Одиннадцатый этаж. Квартира номер 174... Все понял?
- Кроме одного. Почему чем человек богаче, тем жаднее? - водитель кивнул на обладателя трюмо - тот теперь никак не мог закрыть заднюю дверцу "опеля". - Сам-то сколько дашь?
- Сколько стоит - столько дам.
- Тогда договоримся.
Направляясь домой, Башмаков вспомнил о катином поручении и свернул к гастроному. Он купил хлеба и молока, а потом, поразмышляв, что бы могло означать словосочетание "что-нибудь вкусненькое", опираясь на многолетний семейный опыт, добавил упаковку черкизовских сосисок и маленький торт "Триумф". На выходе Олег Трудович задержался у бара и выпил кружку светлого немецкого пива, отметив про себя, что отечественная традиция недолива благополучно пережила смену общественно-экономической формации и даже усугубилась по причине особой пенности импортного напитка.
"На Кипр, на Кипр! - подумал Башмаков, туманно повеселев от выпитого. Туда, где не нужно после отстоя пены требовать долива пива!" В прихожей Олег Трудович снова посмотрел в зеркало, но уже без всякой мистики по поводу катиного отражения, а просто так - глянулся и потрогал выдавленный вечор и подсохший прыщик. Озирая себя, эскейпер отметил, что в его узком, чуть болезненном от оздоровительных голодовок лице, и особенно в грустных карих глазах, есть какая-то мужественная усталость многолетнего путешественника, которая так нравится молоденьким девушкам. Впрочем, с Ветой, кажется, по-другому. Она из тех, кто не знает, куда пристроить и кому подарить свою кажущуюся нескончаемой молодость. В студенческие годы Башмаков и сам на институтский "День донора" за стакан сока и бутерброд с колбасой сдавал кровь, да еще гордился тем, что его гемоглобин поможет кому-то - слабому и недужному. Олег Трудович взял в руки массажную щетку, чтобы причесаться, и обнаружил запутавшиеся в алюминиевых штырьках катины волосы. Один был совершенно седой - и это странно: жена, особенно в последнее время, часто красилась и вообще очень за собой следила. Она даже хотела лечь в Институт красоты, где каким-то новомодным составом выжигали на лице стареющую кожу, а потом образовывалась новая, свежая и розовая, точно на месте зажившей и отвалившейся болячки.
- А если не образуется? - спросил Башмаков.
- Тогда ты меня наконец бросишь! - засмеялась Катя. Но в институт она не легла, а просто отобрала у Дашки, тогда еще жившей с ними, очень дорогой французский крем, завалявшийся, вероятно, еще с тех времен, когда дочь собиралась замуж за брокера по имени Антон.
Причесываться Олег Трудович не стал, спохватившись, что продукты надо убрать в холодильник, а то, не ровен час, получишь взбучку от Кати, не терпевшей беспорядка. Но сразу же вспомнил о побеге и усмехнулся. Надо было начинать сборы. Конечно, проще всего уйти налегке - с зубной щеткой и бритвой. Но тогда вся его прежняя жизнь словно исчезает - и он является в ветину мансарду седеющим сорокапятилетним младенцем.