И от этого мне так тяжело с тобой! Я человек открытый, я люблю людей.
Я резко затормозил машину, так, что у Гали мотнулась голова и она не смогла завершить свое гуманистическое выступление. Выключил зажигание, отворил дверцу и сказал ей:
- Я думаю, что говорить "я люблю людей" так же пошло и глупо, как заявить, что "я умный и бескорыстный человек". Люди не вырезка с грибами, и любить их - ежедневный труд души, страдание и служение им, а не кокетливая болтовня! За всю жизнь я не слышал от Кольяныча ни слова о его любви к людям. Все, пошли.
У калитки стояла какая-то женщина, которая сразу сказала:
- Опоздали вы маленько - Николай Иваныча из школы хоронили... Вы прямо на кладбище поезжайте, может, поспеете до схоронения... Лариса сказала, что на поминки часа в два вернутся... а вы знаете, где кладбище?
- Знаю, спасибо...
Я повернулся к машине, и тут разнесся протяжный визг, острый, высокий вой, гневный лай, опадающий в жалобный, тонкий скулеж. Барс. Это Барс услышал и узнал мой голос.
- А где собака? - спросил я женщину.
- В доме пока заперли, - вздохнула тяжело она. - Жалко пса, прям как человек убивается... В сенях его пока оставили, а то бы на кладбище побежал... Не дело это... Как все вернутся - выпустим... а времени пройдет сколько - то, глядишь, привыкнет пес... Дети родные - и те привыкают... Все привыкают... Мертвого-то не воротишь...
Я взбежал по ступенькам, распахнул дверь, и Барс черным лохматым комом вывалился мне навстречу, встал на задние лапы, лизнул жарко в лицо, тяжело дыша, забил тугой метлой хвоста по струганным доскам крыльца.
- Куда вы его? - закричала женщина. - С ним Ларка и та не может справиться! Убежит он теперь...
- Некуда ему бежать, - сказал я - Поехали со мной, Барс...
Барс улегся на заднем сиденье, свернулся клубком, засунул морду под лапы и замер, а я погнал машину обратно - через безлюдный центр, через Приречье и Маросановку - к кладбищу.
По всем статям Барс мог бы сойти за овчарку, если бы не вялые уши и загнутый кренделем вверх хвост. Несколько лет назад этот симпатичный беспород приблудился к Кольянычу и остался навсегда. Тогда еще я спросил Кольяныча, почему он раньше не держал собаку.
- Раньше не мог себе позволить, - усмехнулся он, - а теперь могу...
- Почему? - удивился я.
- А она теперь со мной на всю жизнь - до конца. Обычно люди, когда берут собаку, не задумываются над тем, что почти наверняка переживут ее, а собака не стул, не костюм. Вместе с ней потеряешь часть себя, а теперь все по - честному - никому не ведомо, кто из нас кого провожать будет...
Вот и вышло, как он хотел - Барс его провожает.
Опоздали мы на похороны. Подъехали к воротам кладбища, а оттуда люди уже выходят. Много стариков, много детей в школьной форме. И множество каких-то не распознанных мною людей в одинаковой одежде и с одинаковыми лицами - мне всегда толпа у гроба кажется неразличимой. Только старики и дети запоминаются, они ни на кого не похожи, каждый сам по себе.
Я оставил Барса в машине, и мы с Галей прошли по единственной аллейке кладбища, почти до самого конца, туда, где за невысоким забором густо разрослись осокори и вербы и далеко видна утекающая к югу река.
Холм из цветов и жестяная табличка "Николай Иванович Коростылев, 73 лет". Пригорюнившаяся, с сухими глазами стояла Лариса, опираясь на дебелое плечо своего Владилена, дежурно - огорченное лицо которого никак не могло скрыть бушующих в нем жизненных соков. Понурые, уставшие от неприятной и не очень понятной им печальной процедуры, ковыряли носками ботинок песок двое их мальчишек.
И незнакомая мне совсем молодая женщина в черном платье.