Князь Тишины - Гурова Анна Евгеньевна

Мы пользуемся материей как оболочкой и оружием.

Я опоздала к Антонине в мастерскую на полторы минуты против назначенного времени. Вообще-то, можно было бы и не беспокоиться. Сегодня у меня нет занятий. Просто Антонина попросила – вернее, повелела – зайти и выслушать ее заключение о моей авторской внепрограммной работе «Cакура в цвету».

Пробегая через сад к двери мастерской, я заглянула в окно – народу немало. Какие-то малолетки, я их не знаю, может, первый год, в основном девчонки. Толкаются, заливисто хихикают – зверюшек, что ли, творят? Помню-помню.

Мое место вроде не занято. Авось Антонина не заметит меня, а я скажу, что сижу уже давно. Она страшно не любит, когда опаздывают.

В центре мастерской стоял здоровенный металлический верстак, обложенный кафелем, с латунными заслонками по бокам. Вполне возможно, что это не верстак, а печь, которую Антонина использует для каких-нибудь алхимических штучек – с нее станется. Полверстака занимало мое творение – «Cакура в цвету» в стильной керамической вазе. Я не удержалась, чтобы не полюбоваться, хотя это усугубило мое опоздание еще секунд на двенадцать. Даже сквозь давно не мытое стекло сакура смотрелась изумительно. Смелый изгиб узловатого ствола, кружево тонких веток и предмет моей особой гордости: огромные – в два раза больше нормального – трепетные белые бутоны с розоватой сердцевиной. Даже не верится, что это моя работа.

Антонине, впрочем, не понравится. Она всегда найдет, к чему прицепиться, а я, наивная, каждый раз с замиранием сердца ожидаю похвалы. Что характерно, не дождалась еще ни разу. Да, надежда не просто умирает последней – у меня так она вообще непотопляемая.

Мастерская Антонины располагалась в довольно тесной пристройке со сводчатым потолком и высокими узкими окнами. Зато туда вела отдельная дверь (как я узнала впоследствии, это было проявлением глубокой мудрости со стороны начальства). Я тихонько потянула на себя тяжеленную разбухшую дверь, обшитую неизвестно чьей черной кожей… и столкнулась нос к носу с Антониной. Судя по ее взгляду, она меня ждала. Точнее, подкарауливала.

Сколько ей лет, не знает никто на свете. Говорят, пятнадцать лет назад она выглядела так же. Невысокая худощавая женщина с висячим носом, узким лягушачьим ртом, щучьими зубами и соответствующим взглядом. Прямые черные волосы не по возрасту завязывает в высокий «хвост» или распускает по плечам, приобретая отчетливое сходство с ведьмой. А одевается вообще дико: вот сейчас, например, вырядилась в пончо и ботфорты в сочетании с тренировочными штанами. И притом очевидно считает себя красавицей.

– Явилась… – Это было сказано особым холодно-язвительным тоном, который вгонял меня на первых порах обучения в необратимый физический и умственный ступор. – Не торопишься, дорогуша. Думаешь, сдала куст в горшке и можно расслабиться?

На тон я давно уже научилась не обращать внимания, но при слове «куст» упала духом. Антонина сунула мне под нос свои наручные часы-«будильник». Кстати, руки у нее дивные: такое чувство, что ими она видит лучше, чем глазами. Последними она пользуется, только чтобы смотреть на всякие второсортные предметы, типа меня.

– Почти две минуты. И не первый раз. Полагаю, при таком отношении тебе стоит подумать о переходе в другую мастерскую…

– Минута сорок четыре секунды, – покосившись на секундомер, как бы невзначай заметила я.

Это ей будет капелькой бальзама на сердце. У Антонины странные отношения со временем: для нее секунды, как для остальных минуты. Она это скрывает – стесняется, что ли? Я недавно догадалась об этом и вовсю пользуюсь. Вот, подействовало. Антонина перестала загораживать вход в мастерскую.

– Иди, погляди еще раз на свой куст и хорошенько подумай.

«Чего там думать-то, – подумала я, – если все сделано безупречно».

Растолкав малолеток, я скинула чью-то сумку с единственной свободной табуретки и уселась напротив сакуры. Она даже пахла – правда, тяжеловатый аромат скорее напоминал черемуху. Но, с другой стороны, откуда мне знать, чем должна пахнуть сакура? Я и вишню-то ни разу толком не нюхала.

Мысли поплыли. Со мной это часто бывает – сижу, как в трансе, и грежу наяву. На этот раз я обратилась грезами к непосредственной причине опоздания… Коридор старого корпуса художественного училища, четырехугольное пятно света на стене, в солнечном луче порхают пылинки (а окон, между прочим, поблизости нет). В пятне света танцует незнакомая девушка в кремовом топе и тонких брючках в обтяжку. Скупые, точные движения. Маленький шаг, перекатом с пятки на носок. Левое бедро идет вперед, левое плечо – назад, голова – вполоборота, ресницы в том же ритме опускаются вниз, и опять все по новой.

Я подхожу поближе, раскрыв рот. Эх, сколько лет учусь, а все покупаюсь на такие вещи! Полная иллюзия реальности! Когда у нас проходила первая специализация, я тоже мечтала стать мастером иллюзии, но меня не взяли.

Вот они, стоят в тени – два красавца-парня в синих одинаковых джемперах с негритянскими косичками до плеч. Это на их отделении сейчас такая мода. Тоже иллюзия, конечно. При моем приближении красавцы прекращают обсуждение девушки и вперяют в меня недружелюбные взгляды. Будущие мастера иллюзии не любят нас, материалистов. С одной стороны, им проще – с их отделения мастерами станут процентов семьдесят, а с нашего – дай бог, два-три процента, остальные идут в расход. Зато с настоящим мастером реальности никакой иллюзионист не сравнится. Они это знают, и им завидно.

Впрочем, то же самое они говорят и о нас. Зато в плане напакостить материалисты, конечно, сильнее: никакая иллюзия присутствия кошачьего дерьма в темном гардеробе мастерской Антонины не идет в сравнение с настоящим кошачьим дерьмом, в которое вляпается будущий мастер иллюзии, не способный отличить видимость от реальности.

Да фиг с ними, с мастерами. Я хочу научиться двигаться так же непринужденно и грациозно, как их девушка. Бедро – плечо – подбородок – ресницы… В чем фокус? Чтобы не смущать иллюзионистов, я ухожу за угол, нахожу там стеклянную дверь и долго топчусь и покачиваюсь перед ней, впустую тратя время и навлекая на себя гнев Антонины. Может, я что-то упустила? Например, движение локтя или кисти руки?

– …Ну, надумала? Я поспешно вышла из транса.

– По-моему, все нормально.

– Ах, все нормально, – зловеще повторила Антонина. – Все, значит, тебя устраивает…

Малолетние девчонки оставили свои работы и как по команде повернулись ко мне, предвкушая забаву. Преподавательница их не разочаровала. Окинув мою сакуру невыразимо презрительным взглядом, она собственноручно принялась обрывать белые цветы и бросать их на пол. Деревце облысело в одну минуту. Нет, я не смела сопротивляться – но лучше бы она повырывала мне все волосы! В тот миг я ее ненавидела страшной ненавистью.

Это было чисто демонстративное наказание, так сказать, акция устрашения, ведь она могла просто дематериализовать цветы и тихо, не привлекая внимания, объяснить мне, чем они ей не приглянулись. Но подобная тактичность, к сожалению, не в стиле Антонины.

– Теперь понятно? – тяжело дыша, спросила злыдня.

– Нет, – с ненавистью процедила я.

– Для особо тупых поясняю, – ответила она с деланным терпением. – Эти белые, дурно пахнущие лепехи – безвкусица. Бутафория. Мещанство. Я надеялась, ты заметишь сама. Ты могла, но не захотела – почему, не понимаю. Теперь взгляни на дерево. Про ствол я, ладно уж, промолчу. А это что такое?

– Где? А, это… Шипы.

– Откуда на вишне шипы?

– А разве на вишне нет шипов?

– Нет.

– Хм. А может, на сливе есть?