– Ты действительно не очень понятлив, – сказал он и вздохнул. – Я хотел бы, чтобы ты понял основополагающий порядок того, чему я учу тебя. Мои возражения направлены противтвоего понимания природы этого порядка. Тебе кажется, что это какие-то тайные процедуры или скрытая последовательность. Для меня же это означает две вещи: здание, котороенамерение возводит в мгновение ока и помещает перед нами, приглашая войти, изнаки, которые оно дает нам, чтобы, находясь там, мы не заблудились.
Ты мог бы заметить, что история Нагваля Элиаса – это более чем просто перечисление последовательных деталей, из которых состоит событие, – сказал он. – За всем этим стоит зданиенамерения. И рассказ был предназначен дать тебе представление о том, что являли собой Нагвали прошлого. Ты должен узнать, как они действовали с целью согласовать свои мысли и действия с величественными сооружениями, которые возводитнамерение.
Последовало длительное молчание. Мне нечего было сказать. Чтобы не дать угаснуть беседе, я сказал первое, что пришло мне в голову. Я сказал, что по услышанным мною историям у меня сложилось благоприятное впечатление о Нагвале Элиасе. Мне он нравился, но что касается Нагваля
Хулиана, то по непонятным причинам все, что говорил о нем дон Хуан, ужасно меня беспокоило.
Одно упоминание об этом дискомфорте привело дона Хуана в восторг. Он вынужден был встать со стула, чтобы не задохнуться от смеха. Положив мне руки на плечи, он сказал, что мы обычно или любим, или ненавидим тех, кто является отражением нас самих.
И опять глупая застенчивость удержала меня от вопроса о том, что он имеет в виду. Дон Хуан снова засмеялся, явно понимая мое настроение. Наконец он заметил, что Нагваль Хулиан был похож на ребенка, чья собранность и выдержка всегда приходят извне. Если отбросить его практику как ученика магии, то у него совсем не было никакой внутренней дисциплины.
Я почувствовал иррациональное желание защищаться, сказав дону Хуану, что моя дисциплина пришла как раз изнутри.
– Конечно, – сказал он покровительственно. – Не можешь же ты надеяться быть в точности похожим на него.
И он снова рассмеялся.
Иногда дон Хуан настолько выводил меня из себя, что я был готов заорать на него. Правда, такое настроение никогда не было продолжительным. И теперь оно рассеялось так быстро, что мною тут же овладела другая мысль. Я спросил дона Хуана, возможно ли, чтобы я входил в повышенное осознание, не сознавая этого? Или, может быть, я оставался там в течение нескольких дней?
– На этой стадии ты входишь в повышенное осознание целиком самостоятельно, – сказал он. – Повышенное осознание – тайна только для нашего разума. На практике оно очень просто. Мы сами усложняем это, как и многое другое, стараясь сделать понятной окружающую нас беспредельность.
Он заметил, что вместо бесполезного спора о своей персоне я должен думать о данном мнеабстрактном ядре.
Я сказал ему, что думал об этом все утро и пришел к выводу, что метафорической темой истории былипроявления духа. Только вот я не разобрался, где было тоабстрактное ядро, о котором он говорил. Должно быть, это было нечто невыразимое.
– Я повторяю, – сказал он тоном школьного учителя, муштрующего своих учеников, –проявления духа – это название первогоабстрактного ядра в магических историях. То, что маги считаютабстрактным ядром, в данный момент явно ускользает от тебя. Эту ускользающую от тебя деталь маги называют зданиемнамерения, или безмолвным голосомдуха, или скрытым порядкомабстрактного.
Я сказал, что понимаю «скрытое» как нечто утаенное, как в «скрытом мотиве».