Сейчас вопрос вот в чем: как тебе удается строить свои заключения таким образом, чтобы даже твой нынешний опыт смог уложиться в твою схему самодовольства?
Я признался, что единственным способом поддержки моей независимости был полный отказ думать об этом опыте.
Дон Хуан так хохотал, что чуть не свалился со своего плетеного стула. Он встал и принялся расхаживать, чтобы восстановить дыхание. Затем он успокоился и снова сел, откинувшись на спинку и скрестив ноги.
Он сказал, что мы как обычные люди не знаем и никогда не узнаем, что есть нечто чрезвычайно реальное и функциональное – наше связующее звено снамерением, которое вызывает у нас наследственную озабоченность своей судьбой. Он утверждал, что на протяжении всей нашей активной жизни у нас никогда не появляется шанс пойти дальше простой озабоченности, потому что с незапамятных времен нас усыпляет колыбельная песня повседневных маленьких дел и забот. И лишь когда наша жизнь почти уже на исходе, наша наследственная озабоченность судьбой начинает принимать иной характер. Она пытается дать нам возможность видеть сквозь туман повседневных дел. К сожалению, такое пробуждение всегда приходит одновременно с потерей энергии, вызванной старением, когда у нас уже не остается сил, чтобы превратить свою озабоченность в практическое и позитивное открытие. В итоге остается лишь неопределенная щемящая боль: то ли стремление к чему-то неописуемому, то ли просто гнев, вызванный утратой.
– Я по многим причинам люблю стихи, – сказал он. – Одна из них в том, что они улавливают настроение воина и объясняют то, что вряд ли можно было бы объяснить иначе.
Он допускал, что поэты остро осознают наше связующее звено сдухом, но делают это интуитивно, тогда как маги выбирают этот путь намеренно и прагматично.
– У поэтов нет знания одухе из первых рук, – продолжал он. – Вот почему их стихи не могут по-настоящему попасть в яблочко понимания подлинныхжестов духа . Правда, иногда они попадают очень близко к цели.
Он взял одну из привезенных мною книг, лежавших рядом на стуле, – сборник стихов Хуана Района Хименеса. Открыв заложенную страницу, он вручил мне книгу и подал знак читать.
Я ли это хожу
по комнате сегодня ночью
или это бродяга,
забравшийся в мой сад
во тьме?
Было ли окно открыто?
Удастся ли мне уснуть?
Исчезла нежная зелень сада...
Небо было чистым и голубым...
А теперь облака
и поднялся ветер,
и сад угрюмый и темный.
Я думал, что волосы мои черны
и белеет моя одежда...
Но бела моя голова
и в черное я одет...
Разве это моя походка?
Этот голос, что звучит во мне,
разве так он звучал?
Я ли это, или я это тот бродяга,
забравшийся на исходе ночи
в мой сад?
Я смотрю вокруг...
Вот облака и поднялся ветер...
И сад угрюмый и темный...
Встаю и иду...
Может, я уже сплю?
На висках седина...
И все
то же и совершенно другое...
Я вновь перечитал стихотворение и уловил переданное поэтом чувство бессилия и замешательства. Я спросил дона Хуана, почувствовал ли он то же самое.
– Я думаю, поэт ощущает груз старости и тревогу, вызванную этим ощущением, – сказал дон Хуан. – Но это лишь одна сторона медали. Меня гораздо больше интересует другая ее сторона, заключающаяся в том, что поэт, не сдвигаяточку сборки, интуитивно знает, что на карту поставлено
нечто необыкновенное. Интуитивно он знает с большой уверенностью, что есть какой-то внушающий благоговение своей простотой невыразимый фактор и что именно он определяет нашу судьбу.
Глава 3. УЛОВКА ДУХА.
ОЧИЩЕНИЕ СВЯЗУЮЩЕГО ЗВЕНА С ДУХОМ
Солнце еще не поднялось над восточными вершинами, но уже было жарко. Как только мы достигли первого пологого спуска в нескольких милях от окраины города, дон Хуан прервал прогулку и свернул в сторону от мощеного шоссе. Он опустился на землю у одной из громадных каменных глыб, которые когда-то во время прокладки дороги были вырваны динамитом из горного склона.