— Нет! Этакая гололедица, впору песок сыпать. Свет слепит, в дорожку не попадаю.
— Маговраль, чтоб ты навернулся, — едва слышно шепнул я.
Директор устало закряхтел и покачнулся, растопырив пухлые руки.
— Падай, падай, — тихонько проскандировал я, но он не упал, а только передёрнул плечами и бросил заклятье.
Коньки мгновенно выровнялись на льду и директор, согнувшись, уехал.
— Приберись здесь! — приказал декан и припустил следом. — Горячей настойки одолень-травы, господин? Чтобы колени не болели…
Я скалывал лёд всю ночь и беспрерывно бормотал под нос:
— Ууу, чародеи! Пальцем щёлк — каток сам растает, но нет, они до такого не опустятся, пусть дворник лёд долбит. Что ему ещё делать, лёдодолбу?
К утру я так устал, что присел на траву у старой вишни. По легенде она торчала посреди пустынного двора со дня основания академии. Стоило самому нерадивому студиозусу провести ночь у чудесного ствола, и он видел во сне ответы на все экзаменационные вопросы. А заглянуть в будущее не так-то просто даже для настоящего колдуна.
Солнце ещё не встало, поэтому я решил отвалиться минут на десять и прижался спиной к шершавой коре, впитывая убаюкивающее тепло. Видать старая вишня и правда, волшебная.
Над двором возвышалась тёмная громадина библиотеки. Серые, обросшие мхом и вьюном, стены напоминали курганы моей родины. Они тоже хранили древнюю мудрость и вековой покой, навевали умиротворение и глубокомысленные раздумья. Я даже не заметил, как задремал. Снилось бескрайнее синее море и величавая чёрная шхуна.
Когда я проснулся, студиозусы спешили на занятия, скользили по остаткам льда и ржали. Конечно, сил у них хоть отбавляй, вместе с воскресеньем праздник урожая растянулся на три дня. Академия пустовала и в кампусе сидели только я и старый привратник. Вот только ключей от погребов не доверили даже ему, что уж говорить обо мне. Гнусных магов не волнует аппетит дворника.
Я не ел все праздники. Голод сводил с ума, а колка льда, как известно, никому не поднимает настроения. Зачем они так со мной? С моим особым устройством — голод смертельно опасен. Причем не только для меня. Если бы не заговорённая цепь, ещё неизвестно кто бы стал лёдоколом.
— Чтоб редкие директорские амулеты обесценились. У декана после стирки на два размера колпак сел. Студиозусам на экзаменах все заклинания отшибло, — бурчал я, плетясь в свою каморку.
Одно грело мой пустой желудок — скоро наступит завтрак. Набью брюхо, успокоюсь и отдохну. Днём я не работаю из-за снующих туда-сюда академиков. Мешаются волшботворы, ни двор подмести, ни мусор выкинуть.
Я еле перебирал ногами, околдованный обжорством. Как наяву уплетал зерновую кашу, что давали по утрам в понедельник. Смаковал салат из свежих овощей, на который можно рассчитывать после праздника урожая. Тянул кофе, размечтавшись до того, что представлял будто оно со сливками. Я так увяз в фантазиях, что не сразу услышал громкий хохот, моментально уничтоживший моё персональное меню.
У вишни толпились и весело гоготали студиозусы, пока в небо не ударили разноцветные искры. Самых непонятливых деканы погнали прочь магическими оплеухами и воздушными шлепками. Орава с улюлюканьем разбежалась, и я напряженно сглотнул. Посреди двора на спине лежал директор. Сомнений не было, он поскользнулся на не сколотом мною льду.
В то хмурое и по-осеннему тоскливое утро меня выгнали с работы. Не в первый раз, если честно. Бывшие коллеги уверяли, что я неуживчивый, бестолковый и ленивый. Я не согласен с такими рекомендациями, но моё мнение ни разу не спрашивали.
Оглянувшись на длинные ряды аудиторий и общежитий, заключенных в лабиринт дорожек, я втянул носом пропитанный знаниями и колдовством воздух. Особую смесь пыли, озона и чернил — заманчивую, но грустную. Я не был счастлив в академии, но всё же буду по ней скучать. Грошик тоже не ценишь, пока не потеряешь.
Старый привратник встретил меня у высокой каменной стены, почти потерявшейся за плющом, и перегородил ворота. Створки, похожие на густую паутину из зачарованного металла, разошлись и освободили проход. Болтали, что они выдержат даже драконий огонь и попадание из стенобитной машины орков. Сам «старый паук», как его за глаза называли студиозусы, оглядел меня немигающими чёрными глазами, качая в такт сморщенной головой, и хрипло сказал:
— Кто плохо работает, ест тогда, когда говорят другие.
Я благодарно кивнул в ответ на его «величайшую мудрость», а что оставалось. Какой никакой, а всё-таки маг. Пусть большая часть его длинной жизни и прошла в воротах академии, сбрасывать со счетов скромные таланты привратника не стоило. Да, он блестяще умел лишь поджигать одежду у навязчивых зевак, да оставлять пропускные метки гостям академии, но это всё равно больше, чем умею я. Кланяясь, я протиснулся мимо.
— Мне бы хоть полгорсти волшебной силы, — пробормотал я, удаляясь от стены академии. — Я бы дворы не мёл.
— В следующий раз работай лучше! — напутствовал старый паук.
Подавив желание обернуться и послать его к архимагу, я побрёл вниз по тихой улице. Сыпались к ногам розовые лепестки из развешенных на стенах цветочных горшков. Ревели, скрипящие окнами, проветривающие чары. Ворчали, выбрасывающие мусор из парадных, невидимые домовые. Переговаривались проснувшиеся маги. Их жизнь проста, легка и радостна. Немного колдовства и я бы так жил, даже ногами не шевелил. Щёлкнул бы пальцами, и бурая брусчатка понесла меня куда захочу. Но без дара, сколько ни щёлкай, только мозоли натрёшь.
Кряжистые таверны с заманчивыми пирамидами бочек у входов и грошовые харчевни с жестяными вывесками манили дурманящими запахами, но с пустыми карманами меня даже на порог не пустят.
Вздохнув и облизнувшись, я свернул подальше от заманчивых ароматов и двинулся к порту. Если бы я не боялся плавать, нанялся бы на корабль. Стоял бы тогда, как во сне на борту чёрной шхуны и гордо смотрел вдаль. Уплыл бы в другой, более гостеприимный, мир. А так остается пойти портовым грузчиком.
— Куда прёшь, шкрябка без ручки? — гаркнул в лицо неуловимо знакомый крепыш и отжал рукой к стене.
— Дядя? — удивился и даже обрадовался я.
Мастер Оливье старый приятель отца не только знал меня с пелёнок, а даже крестил четырьмя стихиями. Характер у него конечно скверный и прижимистый, но обязанности крестного папы он выполнял