– Берите пример с лохотронщиков, – дерзнул посоветовать Шайкин, выходя из эфира.
– Вертолета не ожидается?
«Как же мне надоел этот Ананьев!.. Как и я начальству, никакой разницы».
– А ну-ка, воин, бери себе в помощники Айдарханова и вперед – за водой. До кучи не хватало бунта среди заключенных, – пробурчал Шайкин. – Хотя черт с ними, пусть бастуют, объявляют голодовку, присоединяются к другим под лозунгом «Мир-Дружба-Жвачка», или «жрачка», чего, собственно, и требуют бунтари, которые, если верить начальству, легли на рельсы, и их не отличишь от грязных шпал. Выделенные на время этапа пайки как на осужденных, так и на конвойных, закончились сегодня утром. В обед будут питаться святым духом.
Шайкин только что не потряс кулаком, проклиная бастующих рабочих, перекрывших Транссиб, задержавших почтовый поезд, к которому был прицеплен вагон с заключенными.
Он посторонился, пропуская конвойных с флягой. Воду брали в полутора километрах от Верхних Городищ.
– Эй, Айдарханов! Куда ты с автоматом-то? Дай-ка сюда, гулупый чурбан, – с восточным акцентом выругался Шайкин. – А если б у тебя был миномет?.. Уф! – выдохнул он, жарясь на сибирском солнце. А в вагоне вообще ад. Как караульные только выдерживают?
А вот осужденным не привыкать, особенно четверым, идущим на Верхотурье на строгий режим. Самый малый срок (двенадцать лет) у Хабибуллина, самый большой у Сергея Каменева – восемнадцать.
Ничем не лучше Девяткин – срок заключения четырнадцать лет. Роман Юшенков, подельник Каменева, осужден на пятнадцать долгих и томительных. Была бы воля прапорщика, он бы подпалил вагон и воспользовался пунктом из указа по этапированным: «В случае пожара в вагоне осужденные выводятся и к ним применяются меры, как при попытке к бегству».
«Ко всем без исключения», – от себя добавил Шайкин, помня и о десятке осужденных на общий режим.
Прошло два часа, прапорщик снова вышел на связь. Оказалось – вовремя. Во всяком случае, полковничий чин из Главного управления исполнения наказаний сообщил, что сам собирался вызвать начальника этапа.
Слушая, прапорщик Шайкин не знал, хорошо это или плохо – разместить на время осужденных в камерах ближайшего ОВД Верхних Городищ.
Морока.
Случись что, голову снимут с него, прапорщика Шайкина, тридцати двух лет от роду.
Не приносило успокоения и то, что подвал отдела внутренних дел, по словам начальника местной милиции майора Веретина, более чем надежный. Все это слова, сказанные местным начальником со злостью: кому охота принимать у себя непрошеных гостей с багажом, перевалившим за сотню лет?
Однако деваться некуда. Можно брать воду и пищу в тех же Городищах, но вот в туалет воды не натаскаешься, тяжелый дух из вагона уже распространился на всю округу.
– Жди наряд милиции, – выслушал Шайкин приказ начальника. – Приедут на двух машинах. И аккуратно там!
– А это что, постановление? – Дерзость еще не вышла из прапорщика. Но на крутых радиоволнах она потеряла силу и форму, и до берега, где неподвижными валунами возлежали бесчисленные гуиновские работники, доползла лишь реденькая пена, больше похожая на плевок. И на нее никто не обратил внимания.
3
– Сто долларов не разменяете?
Проводница лишь мельком взглянула на молодую женщину из пятого купе. Видела она таких вот симпатичных с приклеенными, располагающими улыбками, именно на них пару раз купилась, причем купюры тоже были в сто долларов.
– Сходите в вагон-ресторан, – сухо посоветовала она.
– Он уже второй день закрыт – воды нет, – тихо, словно закрытие ресторана ее вина, ответила Ирина.
– Соседи по купе, – перечисляла проводница, не исчерпав, однако, полного списка: в полутора километрах населенный пункт Верхние Городищи, с магазинами, коммерческими ларьками и парой сберкасс.
«Пора прекращать диету». – Ирина в последний раз оглядела себя в купейном зеркале: голубоватые с желтизной тени под глазами она умело скрыла под крем-пудрой; волосы намочила остатками воды из-под крана и расчесала. Эта своеобразная имитация набриолиненных волос сделала ее похожей на Мари Фредрикссон из шведского дуэта «Роксетт».
Выходя из вагона и оглядывая, как и многие пассажиры, бесконечные пассажирские и грузовые составы, она в очередной раз подумала, что доллары нужно было менять в Самаре перед отъездом.
По пути ей попадались пассажиры; она ловила обрывки фраз: «все продукты скупили», «как перед войной». И невольно ускорила шаг, действительно боясь увидеть пустые прилавки.
Проходя мимо почтового поезда, один из вагонов которого оказался с зарешеченными окнами, Ирина увидела военных, в основном до двадцати лет, демонстрирующих жиденький загар.
Отворачиваясь от солдат, Ирина непроизвольно глянула на зарешеченные окна вагона. И в одном из них сквозь пыль и паутину между двойных стекол увидела чьи-то внимательные глаза. Лица не разобрала, одни лишь глаза – серые, щедро присыпанные тоской. Может быть, были они иного цвета, голубые или зеленые, но та же пыль, через которую прорвался взгляд заключенного, придала им мышиный оттенок.
Она пожалела этого человека, сидящего в тесной, раскаленной под осенним солнцем темнице.
* * *«Какая барышня!» – Сергей Каменев потер небритый подбородок. Он видел женщин и красивее. Недавно по шпалам, как по подиуму, прошла высоченная интересная девица. Но вот эта девушка, которую Сергей провожал взглядом, чем-то напомнила ему младшую сестру. Ему почему-то хотелось, чтобы Маринка походила на эту девушку, чтобы одевалась так же, носила такую же прическу, имела схожую походку:
Сергей Каменев знал, откуда такие мысли. Если ему и суждено встретиться с сестрой, ей будет за сорок. Столько, сколько ему сейчас.
Сергей решил дождаться возвращения Ирины, чтобы напоследок впитать в себя облик незнакомой девушки. И сильнее прижался к мелкоячеистой решетке.
Поведение сокамерника не ускользнуло от жилистого с раскосыми глазами Мусы Хабибуллина.
– Серега, просочиться хочешь?
Каменев оторвался от решетки, чей рисунок отпечатался розовыми полосками на его лбу.
– Ба! Да ты весь в клетку, – рассмеялся Муса. Он сел на нарах, подперев подбородок обеими руками. – Мне тоже терять нечего. Подвернется случай – сдерну. Неплохо было бы, если б нас в туалет стали выводить хотя бы к насыпи.
– Если и будут, то по одному и под присмотром восьми стволов, – заметил Сергей и покачал головой: – Бесполезно. Я бы почувствовал, когда можно бежать.
Он снова глянул в окно: не пропустить бы незнакомку. Хотя рановато. По обрывкам разговоров между караульными выходило, что до Верхних Городищ полтора километра. Девушка уходила налегке, как большинство шествующих мимо пассажиров, значит, должна вернуться.
Каменев достал носовой платок и через решетку протер стекло.
4
– Ну что, привезли? – майор Веретин, завидев милицейский «УАЗ» из окна своего кабинета, спустился, чтобы лично «поздравить» с возвращением малолетних членовредителей.
– Так точно, товарищ майор! – отрапортовал водитель, первым покинувший машину. – Заштопали.
– Всех? – осведомился начальник Верхнегородищенского ОВД, готовый встретить несовершеннолетних правонарушителей отборным сибирским матом. «Додумались, уроды!» Он отправлял в поликлинику пятерых малолеток, угнавших накануне автокран у одного фермера, чтобы продать в соседнем поселке другому предпринимателю.
Приблизительное знание закона подсказывало тридцатитрехлетнему майору, что покусившихся на собственную жизнь нельзя снова сажать в камеру, а надо поместить в санчасть, привлечь к работе психолога. А тут единственный толковый психолог – фельдшер Быков да ветеринар-громила.
– Всех зашили? – повторил вопрос Веретин.
– Троих. Остальных просто перевязали.
– Самого «тяжелого» ко мне в кабинет, – распорядился майор.
Сидя за своим столом и бросив на его исцарапанную поверхность оригинальное орудие вскрытия, спросил у тринадцатилетнего паренька: – Твоя работа? Твоя умная голова додумалась сделать из фильтра режущий предмет?