В десяти минутах лету до Денвера.
– Нет…
Я ощутил внезапную слабость. Подогнулись колени. Подвело живот. Живые черви в вертолете…
– Вертушка упала в горах, – добавил Дьюк. – Все погибли.
Некоторое время он внимательно смотрел на меня, словно пытаясь узнать, о чем я сейчас думаю. Потом развернулся к окну и уставился в темноту за стеклом.
Я не знал, что сказать. Ощущение было такое, будто меня вскрыли консервным ножом и мои внутренности вывалились наружу.
Дьюк продолжил:
– Если тебе от этого станет легче, то они до последнего мгновения думали, что случайно потеряли высоту.
– Нет, – ответил я. – Мне от этого не легче.
Я подошел к холодильнику и налил воды в пластиковый стакан. Пить не хотелось, но надо было занять себя хоть чем‑нибудь.
– В нижнем ящике шкафа есть бутылка виски, – подсказал Дьюк. – Налей и мне.
Я передал Дьюку стакан, подвинул стул и сел напротив.
– Надо было довериться предчувствию, – заговорил я. – Когда я увидел их, мне захотелось взорвать еще таблетку. И надо было! Но вместо этого я следовал инструкциям.
– Давай вали все на Денвер, – отозвался Дьюк. – Говорят, человеку свойственно ошибаться. Но ему еще более свойственно винить в своих ошибках других. Рад, что ты – не исключение.
Я пропустил его сарказм мимо ушей, пытаясь восстановить события.
– Я следовал инструкциям, потому что так проще. Удобно думать, что в Денвере знают, как поступать. Но они не знают, ни черта не знают! И нам с тобой это хорошо известно! – Я начал терять контроль над собой, но Дьюк ни словом, ни жестом не пытался остановить меня. Я торопился высказать все, прежде чем выйдет весь пар. – Это же идиотизм, Дьюк! Они настолько далеки от передовой на этой войне, что ничего, кроме своих теорий, не знают. Но от них зависят все наши действия.
Когда их мудрость снисходит на нас, мы обязаны принимать смертельно опасные решения, исходя из их теорий, и надеяться, что они не ошибаются. Они действительно не ошибаются – иногда, – чтобы поддерживать нашу веру в их непогрешимость.
– Знаешь, это я уже слышал. Старо. Каждый лейтенант проходит через такое. – Дьюк взглянул на часы. – Идешь точно по расписанию.
Он отшлепал меня и был прав. Конечно, прав. Опять прав.
Я совсем запутался. Голова шла кругом.
– Дьюк. – Мой голос сел. Злости больше не было; она ушла, как сок из выжатого лимона. – Дьюк, я не знаю, что делать. Правда. Теперь все звучит для меня, как те бессмысленные голоса, о которых я говорил. Понимаешь, я больше не смогу подчиняться ничьим приказам. Если никто не знает, что делать, Дьюк, а я в конечном итоге несу ответственность, то я не должен сомневаться в себе. Но я сомневаюсь, вот и следую приказам – не потому что так безопаснее, а потому что ничего иного не остается! Однако и это не срабатывает. Люди по‑прежнему гибнут – по моей вине. Я даже не был знаком с экипажем того вертолета. Я не знаю, как их звали…
– Вулфмен и Уэйн.
– Они погибли из‑за меня. Что бы ты ни говорил, это так!
– И что же из этого следует? – осведомился Дьюк.
– А то, что мне это не нравится.
Заявление неосновательное, но, по крайней мере, правдивое.
Дьюк выслушивал излияния молча, с непроницаемым лчцом. Сейчас он посмотрел на меня как‑то необычно.
– Я хочу кое‑что тебе сказать, Джим. – Он вздохнул. – Что тебе нравится, а что не нравится, не имеет никакого значения. Я знаю, что тебе не нравятся даже мои слова, но все‑таки послушай. Есть дело, которое надо делать.