Он невыносимо долго смотрел мне в глаза, а потом произнес:
— Есть вещи, которые нельзя объяснить, Шарлотта. Исправить тоже. Нужно просто смириться с тем, что они есть, и жить дальше.
— Смириться с черной неблагодарностью?! С ханжеством, которое переходит все границы?! — воскликнула я. — Эти люди приехали из другой страны! Разве они заслужили такой прием?
— Какая же ты все-таки еще девочка. — Орман осторожно привлек меня к себе. — Дело не в них. Дело в тех, кто не готов принять свои пороки, отраженные в других людях.
— Вы сейчас говорите что-то очень странное, — заметила я.
— Отчего же?
— При чем тут люди и их пороки?
— При том, что яростнее всего порицается и отрицается самое желанное.
Прежде чем я успела ответить, он наклонился ко мне и коснулся губами моих губ.
Прежде чем я успела ответить, он наклонился ко мне и коснулся губами моих губ. Коснулся не так, как в лесу, и даже не так, как в мансарде. В этом поцелуе было нечто сумрачно-властное, как дыхание жарких южных ночей, сминающих день столь стремительно, что даже опомниться не успеваешь. Вот и я не успела: свойственная Орману сила и бесцеремонный напор сейчас отозвались внутри пьянящим влечением. Я потянулась к нему, отвечая, впитывая вкус его губ. Легкие нотки игристого вина, тонкая кислинка и терпкость. Неуверенно приоткрыла рот, позволяя ему целовать меня глубже.
Объятия, от которых кружилась голова, объятия, о которых я сегодня весь вечер думала, неожиданно стали непростительно крепкими. Он целовал меня так, что сбивалось дыхание, не позволяя отстраниться даже на миг. Совсем осмелев, коснулась кончиком языка жестких, горячих губ.
Чтобы спустя мгновение сжать зубы на нижней.
Орман вздрогнул — и его дрожь передалась мне, словно мы были единым целым.
— Ты что творишь, Шарлотта? — выдохнул он.
Хрипло, сумасшедше, низко. Так, что его голос отозвался жаром в каждой клеточке тела.
— Я вас целую, — медленно облизнула губы и посмотрела ему в глаза.
Глаза такие же сумасшедшие, как его голос. Как он сам.
Как мы оба.
Не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, коснулась его волос, повторяя инеевую прядь кончиками пальцев. Орман перехватил их, переплетая со своими. Так тесно, что ладони сливались, что я перестала понимать, где кончаюсь я, и начинается он. Удивительно, но именно этот жест стер последние рамки, последнюю грань между нами, не позволяющую чувствовать его так, как мне хотелось уже давно.
Всей кожей.
Я подалась к нему и коснулась губами уголка жесткого рта. Обжигающе-нежно.
— Ты хоть понимаешь, что еще чуть-чуть, и я просто не смогу остановиться, Шарлотта?
Он поднес мои пальцы к губам. Сжимая так же сильно, сколь мягко коснулся их поцелуем.
— А я этого не хочу. Не хочу, чтобы вы останавливались.
Взгляд Ормана потемнел до черноты. Если так можно выразиться о светло-серых глазах, вбирающих в себя всю темноту, проносящуюся за окнами. Наверное, раньше я могла бы этого испугаться. Раньше, но не сейчас. Сейчас, напротив, потянулась к его руке за прикосновением, которое вышло пронзительно-острым. Щекой — по тыльной стороне ладони.
Доверяя. И доверяясь.
Эрик хрипло вздохнул, а потом его губы снова накрыли мои: исступленно-медленно, жарко. Шнуровка накидки разошлась, как по волшебству. Впрочем, почему как: я видела тающие в полумраке экипажа изумрудные искры. Его пальцы скользнули по обнажившемуся плечу, коснулись бешено бьющейся жилки на шее. Дыхание прервалось, когда Эрик дотронулся до моих волос, перебирая тяжелые от укладки пряди. Мгновение — и шпилька со звоном отлетела в сторону.
Одна, другая, третья…
Волосы плеснули на плечи и грудь, а потом он слегка отстранился, глядя на меня.
— К демонам все, — прорычал яростно.
Прежде чем успела что-то понять, вспышка разорвала пространство экипажа. Снаружи испуганно заржали лошади, а меня втолкнули (или втянули?) в портал. В прошлый раз я находилась в странном полусне, сейчас же отчетливо осознала, как из тесного экипажа мы шагнули прямо в спальню его особняка в Дэрнсе.
Точнее, шагнул Орман, прижимая меня к себе, и сомкнувшийся за спиной контур (как разорванный надвое лист, снова склеенный воедино) отрезал нас от мчащейся по улицам Лигенбурга кареты. Впрочем, сейчас мне было не до нее: оказаться лицом к лицу с Эриком, так близко… так непростительно близко, так неестественно близко, как никогда и ни с кем.
Всевидящий, мне никогда не хотелось оказаться так близко ни с одним мужчиной. Просто не пришло бы это в голову.
Просто…
— Повернись ко мне спиной, Шарлотта, — скомандовал он.
По-прежнему хриплый голос стал еще более низким, и от него по коже прошла дрожь.
«Он любит причинять женщинам боль».
Отмахиваюсь от этой мысли, как от надоедливой мухи, поворачиваюсь к нему спиной. Его пальцы отводят волосы: все еще тугие, не разошедшиеся локоны. Невольно выдыхаю, когда по шее течет цепочка прикосновений. Коротких, непростительно откровенных касаний от позвонка к позвонку.
Вздрагиваю, когда слышу первый щелчок: невидимые, скрытые под полоской ткани застежки платья освобождают меня из плена наряда. Жесткий лиф становится гораздо свободнее, но юбка держится на кринолине. До той минуты, когда, когда Орман касается завязок на талии, и обручи оседают к моим ногам вместе с волнами атласа.
Прикосновение-воспоминание — к обнаженным плечам, заставляет все внутри сжиматься. Сладко, от бесстыдного предвкушения, перетекающего в легкий будоражащий страх. Я чувствую, как холодный воздух скользит по коже, оттеняя след горячих ладоней. Это платье не предполагает нижней рубашки, поэтому сейчас на мне только корсет и панталоны.
Ах, да. Еще туфельки с чулками, но думать об этом как-то странно. Особенно сейчас.
— Шарлотта.
Орман разворачивает меня лицом к себе, прямо так, в ворохе тряпок.
Поднять на него глаза… наверное, раньше я бы просто не осмелилась, но сейчас поднимаю. Не знаю, что сейчас отражается в моих, но в эту минуту Эрик подхватывает меня на руки и несет к кровати.
Теперь я все превращаюсь в одно сплошное оголенное чувство. Там, где грубая ткань его пальто касается моей кожи, она начинает гореть. Там, где касаются его руки — плавиться. Прохладный атлас напоминает о постели, на которой я лежала, когда он меня рисовал. Веревки, стягивающие тело, касающиеся меня везде. От воспоминаний о них по телу проходит дрожь, от кончиков пальцев до макушки, как по звенящей струне. Ловлю взгляд Ормана и понимаю, что тереблю прядь, наматывая ее на палец.
— Почему ты дрожишь? — хрипло спрашивает он. — Замерзла?
Пальто летит на пол, следом за ним — фрак и шейный платок. Орман раздевается, глядя мне в глаза, и этот взгляд (неотрывный, глубокий, темный) заставляет меня гореть, хотя в комнате свежо.
Нет, я при всем желании не могу сказать, что я замерзла.
— Нет. Просто…
— Просто? — Он опускается рядом со мной на кровать, стягивая с меня туфли. Касается пальцами лодыжек, пробегается по ноге до колен, снимает чулки. Сначала один, затем второй, повторяя каждый оголившийся дюйм кожи пальцами, и я подавляю желание отползти подальше. Просто потому, что это так неестественно для меня, так… ново и остро.
— Нет, ничего.
Смущение затапливает меня целиком, когда по щелчку его пальцев над нами вспыхивают магические светильники.
Первый, второй, третий.
Шары рассыпают свет, поэтому сейчас мне хочется отодвинуться и натянуть одеяло до подбородка.
— Зачем?.. — спрашиваю я.
Получается низко, незнакомым мне голосом, идущим из глубины груди.
— Потому что я хочу видеть тебя. Всю. — Он касается прядки, падающей мне на лицо, заправляет ее за ухо. А потом подается вперед, и я отклоняюсь назад — неосознанно. До той минуты, когда чувствую, что дальше просто упаду без опоры, но Орман не останавливается.
— Везде, — произносит он.
Так, что я краснею даже раньше, чем до меня доходит смысл его слов. А потом он ослабляет шнуровку корсета (едва-едва) и тянет его вниз. Медленно, по ставшей безумно чувствительной груди, по напряженным соскам, цепляя их грубой тканью. Перед глазами темнеет от острого, яркого наслаждения, с губ срывается стон (раньше, чем я успеваю его поймать). Кусаю губы, чтобы прийти в себя, но в себя не приходится. Под взглядом Ормана, под скольжением жесткого каркаса, открывающего кожу дюйм за дюймом. Когда граница корсета оголяет соски, выдыхаю, пытаюсь сесть и закрыться, но он перехватывает мои запястья.