Странные это были гости.
Когда я вошла, они резко замолчали. И ладно бы только это… Но они так смотрели! Не знаю, как удалось ни разу не споткнуться и ничего не уронить. Жутко захотелось побыстрее разлить чай и вернуться на кухню, подальше от неприлично изучающих взглядов. Щеки покраснели, дышать стало сложно и вообще было удивительно стыдно. Особенно в момент, когда усатый, принимая протянутую чашку, вдруг быстро наклонился ко мне, настолько близко, что его усы почти прикоснулись к моей щеке. Я вздрогнула от неожиданности, но чашку удалось удержать и даже чай не пролить.
— Благодарю, — фальшиво процедил усатый и я, неловко кивнув, поспешила отойти к последнему, молодому.
Он смотрел тоже очень пристально, изучающе, но хотя бы без многозначительной, отдающей пошлостью улыбочки. Наверное потому, что сам он был ненамного меня старше, подавая чашку, я рискнула посмотреть ему в глаза.
На первый взгляд он мне показался удивительно безобразным — слишком ровное, тонко выточенное лицо, недостаточно грубое, чтобы казаться мужественным, слишком узкие губы и длинные волосы. Слишком светлая кожа.
Я отвернулась, поднимая опустевший поднос. Наконец-то можно уйти! И пожалуй, когда дядины гости явятся в следующий раз, я притворюсь больной и не выйду. А уж печенье печь и подавно не буду! Разве что с ядом!
Уйти мне помешали.
— Как вас зовут? — с улыбкой спросил молодой человек.
Я посмотрела на него еще раз. Интересно, с чего я решила, что он безобразен. Может, плохо рассмотрела? Ну что же… я была неправа. Он утонченно, невероятно красив. По крайней мере, когда так улыбается.
— Улана.
— Сколько тебе лет?
Я крепко сжала губы. С какой стати эти люди задают мне подобные вопросы? И почему дядя позволяет?
— Ей шестнадцать, — ответил он за меня.
Больше меня не задерживали и я с превеликим удовольствием оттуда убралась. Впрочем, странности на этом не закончились — когда я закрывала дверь, вдруг услышала, как гости быстро заговорили, торопясь и друг друга перебивая.
— Тридцать, — ломкий старческий голос.
— Сорок, — чей-то глухой и прокуренный.
— Имейте совесть! Не меньше шестидесяти! — это дядя возмущается.
— Семьдесят, — молодой, тот, что в черном.
Осторожно прикрыв дверь, я опустила пустой поднос на стол и замерла. Это ведь никакие не гости, верно? Это торговцы, у которых с дядей какие-то общие дела. Только почему он привел их на ночь глядя домой? Почему они так смотрели? Отец предупреждал держаться от незнакомцев подальше, потому что от них может быть уйма неприятностей, неужели дядя об этом не знает? Непохоже…
Думай, Ула, думай, повторяла я, как обычно делала бабушка. Думай и возможно однажды увидишь звезды…
Додуматься я ни до чего не успела. Дверь распахнулась и на кухню торопливо зашел дядя. Он был в хорошем настроении, надо же… Глаза так и сияли!
Он даже мне подмигнул. Жутковато стало. Сколько помню дядю, никогда он не веселился, будто вовсе и не знал, как это делается.
— А ну пойдем, — поманил меня одним пальцем. Игриво подтолкнул в спину, когда я осторожно проходила мимо него в гостиную.
Теперь там остался только один гость, молодой. Он стоял напротив двери, заложив руки за спину и внимательно следил за нашими перемещениями. Я встала на пороге, как вкопанная и удивлено оглянулась на дядю.
— Давай, давай, не бойся, — бодро повторял дядя. Прошел и уселся в свое кресло. Потом повернулся ко мне и мягко сказал.
— А теперь, Ула, покажи ему свой рисунок.
На меня в упор смотрели холодные серьезные глаза.
Я не сразу смогла вдохнуть.
— Что?..
Он… как он посмел? Рассказать чужаку о моем происхождении? Раскрыть мой секрет и практически дать тому в руки возможность распоряжаться моей жизнью? Отец никогда бы подобного не позволил! Это называется позаботиться? Нет, это не забота. А значит, а это значит…
— Ула, мы ждем, — теперь дядя говорил без улыбки. — Все уже решено. Я обещал отцу о тебе позаботиться и я это сделал. Ты поедешь с этим человеком, он прекрасно устроит твое будущее. Ты будешь жить в роскоши и ни в чем не нуждаться.
— То есть устроит? — я не поверила своим ушам! Странная какая забота — передать чужаку, открыв мою тайну. Кто я ему? Никто! А значит, он вполне может попытаться извлечь из ситуации выгоду, к примеру, сдать меня тем, кто готов платить деньги за…
Платить деньги! Торговый спор в гостиной. О, мать всех звезд, ну что за дура!
— Вы меня продали? — почти беззвучно спросила я.
Дядя имел совесть принять слегка нашкодивший вид. Как будто… как будто кошку пнул, а не продал собственную племянницу, о которой обещал заботиться, как о родной дочери. Да, не хотелось бы быть дочерью такого типа…
— Ула, так будет лучше. Этот человек пристроит тебя наложницей к какому-нибудь знатному вельможе и ты не будешь ни в чем нуждаться. Для твоего же блага.
— Для моего блага отправьте меня обратно к бабушке!
Губы дяди, который вдруг совершенно перестал быть даже отдалено родным, сложились в прямую жесткую полосу.
— Сейчас ты покажешь ему свой рисунок. А после послушно отправишься, куда скажут. А добровольно это произойдет или нет, решать только тебе. Иначе заставим силой. Ты все поняла?
Руки привычным жестом прижались к груди. Я всегда так делаю, когда чего-то пугаюсь. Нужно бежать, да? Нужно хотя бы попытаться!
— Уважаемый, не могли бы выйти и оставить нас одних? — вдруг вкрадчиво заговорил мой покупатель. Как я могла считать его красивым? Это же работорговец! Как бы мне хотелось, чтобы сейчас он упал прямо у моих ног и в жутких конвульсиях издох. Если бы взгляд способен был остановить сердце, то его уже давно бы не билось!
Даже не заметила, как дядюшка удалился. И что мы имеем? Дверь недалеко, если удастся вырубить этого… этого… его на пару минут, я смогу выбежать на улицу. Только что дальше?
Но разве это важно? Одна, без денег и знакомых. С трудом помню, в какой вообще стороне дорога к бабушке. А иначе. Вот оно… Только что догадалась. Еще один вариант, о котором умолчал отец. Помню, открыл тогда рот, посмотрел в глаза и сник, промолчал. Не рискнул пугать четырнадцатилетнюю девчонку. А я все думала, почему промолчал… Ответ-то простой — шайнарских полукровок любят держать в качестве наложниц, ведь это такая экзотика, когда по твоей обнаженной женщине волной плывет изящное изображение какого-нибудь живого существа. Наверное, подобным зрелищем можно любоваться вечно, я иногда так засматривалась на вьюнок, что часы проходили, пока удавалось от него оторваться. Неудивительно, что кто-то готов за такое зрелище платить.
— Ула!
Чего он так кричит! Ненавижу уже. Купил меня, как кусок мяса на рынке. И подошел так близко. Как же его остановить? Надо бежать…
— Послушай. Ты не сможешь убежать! Тебе некуда идти, а на улице, поверь моему опыту, тебя ждут такие ужасы, что продажа в гарем по сравнению с ними, как несколько песчинок в лицо по сравнению с грузом земли над захороненным заживо. Понимаешь? Про побег забудь. Сейчас мы поговорим и ты все выслушаешь. Ты же девочка неглупая, правда? У тебя красивое имя. У меня тоже есть имя. Меня зовут Янош, — работорговец говорил медленно, практически по слогам, будто я мало разумное существо, не понимающее человеческого языка. Что, кстати, говорит?
— Не нужно меня боятся. Сейчас просто поверь, что ничего страшного с тобой не случится. Обещаю. Доверься мне! А теперь просто покажи свой рисунок. Мне нужно его видеть.
Руки сжали ткань платья еще крепче. Он вообще в своем уме? Хочет, чтобы я раздевалась? Перед чужим мужиком? Добровольно?
— Мне не нужно, чтобы ты раздевалась, — терпеливо продолжил он. — Мне нужен только рисунок. Где он сейчас?
Я машинально кивнула назад.
— На спине? Переместить на руку можешь?
Переместить? Неужели их можно перемещать? Ни разу о подобном не слышала, хотя с другой стороны, что я вообще знаю о шайнарах? Так, разные слухи да домыслы.